Демократия. История одной идеологии
Шрифт:
Гомулка подвергался преследованиям «за поддержку Тито». Его победа была, несомненно, победой линии Тито, но также (это поняли несколько позднее) победой Китая, глашатая борьбы против русской «гегемонии». В последние годы правления Сталина были заложены предпосылки краха системы «народных демократий», именно тогда, когда Тито был объявлен врагом, «подкупленным реакцией». Тот факт, что на Западе его стали воспринимать с симпатией именно потому, что Сталин сделал его мишенью нападок, которые, как считал советский руководитель, должны были уничтожить Тито, укрепили Сталина в его безрассудной оценке «титоизма». Впечатляет тот факт, что сам Хрущев, ниспровергнувший Сталина, бросился в Варшаву, пытаясь преградить путь Гомулке, то есть единственному человеку, который мог бы спасти «народную демократию» в Польше, что ему на какое-то время и в самом деле удалось. Все это изобличало половинчатую и нерешительную природу «десталинизации».
Неожиданный и бурный успех польских коммунистов был омрачен на мировой арене другими событиями, произошедшими буквально через несколько дней: венгерской революцией, которая завершилась 4 ноября 1956 года советским вторжением в Венгрию. Но, несмотря на плотную завесу риторики и лживой историографии, которая все еще покрывает эти страшные дела, их невозможно в достаточной мере понять, не учитывая международную обстановку. Здесь можно выделить два аспекта: внутриполитический кризис, идущий тем же путем, что и польский (возвращение
А самое главное, за несколько дней, отделивших крупный успех, достигнутый в Польше «народной демократией», от венгерской катастрофы, произошло событие, в корне изменившее международную обстановку: нападение Израиля, направляемого англичанами и французами, на Египет (29 октября 1956), имевшее целью силой аннулировать принятое египтянами 26 июля решение о национализации Суэцкого канала и о прекращении англо-французского контроля над ним. Израиль развязал безумную войну «по доверенности». 30 октября французы и англичане выдвинули Египту ультиматум, который президент Насер отверг; 4 ноября англичане и французы высадились в Порт-Саиде. Очевидна связь между двумя кризисами, Иден и Ги Молле (похоже, без оглядки на политику Соединенных Штатов) решили использовать момент, когда Советский Союз на Востоке испытывал серьезные затруднения, чтобы нанести удар, воскресив память о своем славном прошлом великих колониальных держав. В любом контексте и с любой противоборствующей стороной — тем более в обстановке «холодной войны» — эскалация кризиса таких масштабов могла вызвать и на самом деле вызвала немедленный силовой ответ, не оставляющий места каким-либо политическим решениям. Венгрия, брошенная на произвол судьбы, была раздавлена; правительство Кадара, насильственно установленное Советским Союзом и опирающееся на то малое, что еще оставалась от старого режима, начинало свою деятельность, преодолевая огромные трудности, долгое время оставаясь практически вне международного сообщества. Венгрия превратилась в удивительное — в каком-то смысле законное — орудие пропаганды. Цинизм радио «Свободная Европа» добился своей цели, результат даже превзошел все ожидания.
В дни вторжения в зону Суэцкого канала во Франции все еще держалось правительство социалиста Молле. В разгар проходившей во всей Западной Европе кампании в поддержку венгерской революции французские правые устроили акцию, которую подхватили средства массовой информации других стран: была подожжена редакция коммунистической газеты «L’Humanit'e». Множились угрозы в адрес ФКП, антинациональной партии, выступавшей против агрессии в Египте, но приветствовавшей вторжение в Венгрию. Одновременно, с синхронностью, не лишенной смысла, произошло еще одно событие. Только 18 августа 1956 года, когда кризис коммунистической системы, начавшийся в феврале, набирал силу, Конституционный суд Федеративной Республики Германии ответил на запрос, представленный правительством Аденауэра еще в 1951 году, и вынес приговор, поставивший вне закона германскую коммунистическую партию, и без того сильно сократившуюся после выборов, происходивших три года назад, и выведенную за пределы бундестага благодаря статье об избирательном барьере.
Французские правые удручены вдвойне. Прежде всего, их терзает унизительное поражение в Суэце, откуда английские и французские парашютные войска были вынуждены поспешно ретироваться под громогласные советские угрозы, высказанные лично Хрущевым, но более всего из-за отречения американцев от их военной операции и осуждения со стороны ООН. Во-вторых, им не дает покоя усиление национального сопротивления в Алжире и международный отклик, который получает борьба алжирцев. Колониальная война — а многие упорно не желают определять ее таким образом, апеллируя к давно ушедшим в прошлое структурным и институциональным связям Алжира с Францией, представленным французами, проживающими в Алжире, — уже не может считаться «внутренним делом» республики. Кроме того, возрастает напряженность в отношениях с Тунисом из-за постоянных нарушений границы французами, преследующими партизан. А главное, вспыхивает скандал в связи с применением пыток против алжирских патриотов: общественное мнение не может остаться равнодушным при виде того, как французские военные и полиция применяют к алжирцам те же методы, какими десятилетие назад немцы расправлялись с французскими партизанами. Коммунист
Анри Аллег, журналист, редактор газеты «Alger r'epublicain» [«Республиканский Алжир»], был арестован за то, что изобличил пытки, которые вскоре будут названы «гангреной Республики», в памфлете, пригвоздившем мучителей к позорному столбу. В течение 1957 года генерал Массю раздавил подпольную организацию Фронт национального освобождения Алжира (так называемая «битва за Алжир»); за этим последовали массовые казни и масштабные перемещения населения, затронувшие около полутора миллионов алжирцев. Но кризис приобретает международный масштаб: 2 июля 1957 года сенатор Кеннеди заявляет перед американским Сенатом, что США должны использовать свое влияние, дабы помочь алжирскому народу отвоевать независимость, а 10 декабря Генеральная Ассамблея ООН единогласно принимает резолюцию о дипломатическом разрешении алжирского вопроса. Правительства в Париже сменяются в стремительном темпе: Буржес-Монури, Гайяр, снова Молле, и наконец Пфлимлен. И уже при правительстве Гайяра начинаются переговоры с «особыми силами», способными вывести страну из алжирского тупика.
Но новости прибудут из Алжира, где циркулирует — и это важно для понимания сложившейся там атмосферы — брошюра, в которой изложены инструкции для оккупационных войск (Секретариат сухопутных вооруженных сил, Главный штаб, отдел XXX); на странице 28 можно, в частности, прочесть: «конечно, не все мусульмане — террористы, но любой из них может оказаться таковым, хоть бы он и имел наилучшие рекомендации».
13 мая 1958 года, пока со скрипом подбирается новый кабинет министров, армия захватывает власть в Алжире: это — грозная армия, внушительных размеров, и она собирается из колонии (как это сделал Франко в 1936 году) произвести политические изменения в метрополии. Во главе — Массю, Салан, Томазо, Шеррьер. В толпе местных французов раздаются крики, находящие отклик и в речах путчистов: «Де Голля к власти!» Генерал Массю сам себя назначает главой Комитета гражданской и военной общественной безопасности и торжественно сообщает об этом в Париж, президенту республики. В Париже парламент подавляющим большинством голосует за правительство Пфлимлена: это «республиканское» правительство должно выстоять перед лицом фашистоидного переворота. 17 мая из Коломбэ-де-дез-Эглиз, своего скита, де Голль сообщает, что будет говорить 19-го. 19-го, в 15 часов, когда на пресс-конференции в Пале д’Орсэ де Голль начинает говорить, в стране разражается всеобщая забастовка. Человек, призванный алжирскими путчистами, не находит ни единого слова осуждения в их адрес. Молле выражается загадками: «Любая реакция была бы преждевременной», — заявляет он. 20-го французский парламент предоставляет Пфлимлену всю полноту власти; за это голосуют и коммунисты, 473 голоса против 93.
24 мая мятеж распространяется на Корсику; префектуру в Аяччо без единого выстрела захватывают парашютисты и демонстранты из крайне правых. 26 мая де Голль решает вновь обосноваться в Париже. На следующий день все агентства распространяют его коммюнике: «Я начал рутинный процесс, необходимый для прихода к власти республиканского правительства, способного обеспечить единство и независимость страны». Затем он обращает ободряющие слова к вождям мятежников: «выражаю им свое доверие и намереваюсь постоянно поддерживать с ними контакт». Весь день идут переговоры между Пфлимленом и де Голлем. В 19 часов, по окончании заседания Совета министров, Пфлимлен сообщает, что в ходе переговоров генерал потребовал, чтобы его призвали к власти «национальные» партии, то есть все, за исключением коммунистов. В тот же час Салан объявляет толпе: «Наш призыв к генералу де Голлю услышан!» В половине десятого вечера председатель Совета министров появляется перед Национальным собранием и сообщает, что собирается поставить на голосование вопрос о конституционной реформе, причем добавляет, что не будет учитывать голоса коммунистов. Эта уловка нужна ему, чтобы уйти в отставку. Предложение и в самом деле проходит, в ночь с 27 на 28 мая: 408 голосов за и 165 против. Пфлимлен изымает поданные в его пользу голоса ФКП, приходит к выводу, что не располагает большинством, и подает в отставку, в половине третьего утра отправляясь на Елисейские поля [570] . Пока огромная демонстрация движется от площади Нации к площади Республики, президент Коти заявляет, что через посредство обеих палат обратился к де Голлю с просьбой сформировать новое правительство. В своем послании к палатам президент оправдывается: «Мог ли я не воззвать к человеку, чья стойкость и неколебимая нравственная чистота могут спасти родину?»
570
...в половине третьего утра отправляясь на Елисейские поля — вручить президенту заявление о своей отставке (прим. пер.).
1 июня де Голль появляется перед Национальным собранием и просит предоставить ему всю полноту власти. Против выступают, кроме коммунистов, Мендес-Франс, Миттеран и многие другие, от своего имени. Собрание удовлетворяет его просьбу 329 голосами против 224. Что не удалось Буланже во времена Третьей республики, удалось де Голлю во время Четвертой. Цезаризм вернулся в середине XX века на волне колониальной войны, судьба которой представлялась более, чем когда-либо, неясной: сам де Голль был вынужден прекратить ее и оставить Алжир (1962) после долгих лет бесплодного упорства, опасаясь, в том числе, нового мятежа со стороны тех же людей, которые привели его к власти. Единственная статья «Закона о полноте полномочий» (2 июня 1958) полна обычной риторики и напоминает «Декларацию прав» 1789 года.
Конкретным и наглядным случаем применения «Декларации» и ее бессмертных принципов может считаться, поскольку относится к шести месяцам «полноты полномочий», свидетельство Кедера Сегира, двадцатишестилетнего фармацевта, которого арестовали и подвергли пыткам в Париже:
Меня арестовали 29 ноября 1958 года в половине седьмого вечера, в доме 146 по улице Монмартр; шесть агентов доставили меня в казарму Ноай в Версале около четверти восьмого. Меня раздели, и трое агентов стали наносить мне удары кулаками по животу, груди и почкам. Потом меня привязали к стойке, через которую пропустили электрический ток. Это продолжалось до полуночи, следующим образом: каждые полчаса меня отвязывали на десять минут, чтобы я мог частично восстановить силы. После нескольких таких сеансов я уже не мог держаться на ногах. В полночь меня отвели в подвал, где я пробыл до утра.
30 ноября меня усиленно допрашивали шесть агентов, добиваясь сведений об организации ФИО и ее руководителях, употребляя в мой адрес разные выражения и называя меня «грязным арабом».
1 декабря, около девяти утра, меня снова поставили к стойке, о которой я уже рассказывал. Сеансы продолжались до полудня. В 13 часов меня доставили в участок на улице Соссэс. Как только мы прибыли, агент, которому был поручен допрос, нанес мне несколько ударов кулаком в живот. Допрос длился до 18 часов. Около 20 часов меня доставили обратно в Версаль, где я провел ночь.
2 декабря в 18 часов те же инспектора, среди которых был М. Р... — я хорошо помню его имя, он был больше всех ожесточен против меня — в третий раз «пропустили» меня через стойку. Сеанс длился около двух часов. Потом меня били кулаками и ногами и применяли другие пытки: выкручивали мышцы, руки, ноги; даже засовывали пальцы в задний проход.
Потом пытки прекратились. 3, 4 и 5 декабря меня возили на допросы. Утром меня доставляли в участок, вечером — обратно в Версаль, и так четыре дня. Вечером 9 декабря меня перевели в камеру предварительного заключения, где я оставался до вечера 10 декабря. Когда меня отвели к судье, чтобы подписать ордер, я заявил самому г-ну Батиню о том, что меня пытали, но он не принял во внимание мое заявление и сказал: «Слыхали мы эту песню, все вы одинаковые» [571] .
571
Источник этого свидетельства — книга «La gangrene» [«Гангрена»], изданная Editions de Minuit и поступившая в продажу 18 июня 1959 г. Ежедневная газета «Le Monde» поместила анонс о ней на первой странице. Тем же вечером (опять же в память о бессмертных принципах 1789 года) тираж был конфискован полицией. На это отреагировали, что удивительно, такие органы прессы, как «L’Aurore» и католическая «La Croix». Прокурор Республики распространил коммюнике, содержание которого в основном сводилось к тому, что авторы многочисленных свидетельств, собранных в книге, обвинялись в «попытке воссоздания распущенной организации» (то есть, алжирского ФНО). От попытки покрыть злоупотребления полиции, которую предпринял персонально министр Дебре, отмежевался министр юстиции Мишле, депортированный во время немецкой оккупации. Кроме того, публично протестуя против конфискации «Гангрены», добрая сотня университетских преподавателей рисковала своей работой. За свою честность эти люди достойны всяческого уважения. Пьер Видаль-Наке был одним из них и посвятил описываемым событиям замечательные страницы.