Демон Максвелла
Шрифт:
– Но знаешь что, Тадд. Если ты нас спокойно отвезешь к гостинице, я возьму другую пленку.
Машина трогается с места мгновенно. Когда я пытаюсь сфотографировать крестьян, Тадд выскакивает из машины и, обежав ее, пытается попасть в кадр. Я захватываю только его бицепс, но и эта мелкая деталь приводит его в такое возбуждение, что дыхание у него становится хриплым, а руки начинают бесконтрольно сжиматься и разжиматься.
Более отвратительного приступа тщеславия я не видел никогда в жизни. Он производит тяжелое и даже несколько
На протяжении всей обратной дороги он нарушал напряженную тишину только тихим покашливанием. Свернув на бульвар пирамид, он поехал так медленно, что это начало казаться не менее отвратительным, чем его гонка. Когда мы добрались до гостиницы, нас уже всех трясло, а руки у Тадда дрожали так, что он едва смог выключить двигатель. В животе у него бурчало. Его смуглое лицо посерело от мучительных усилий преодолеть свою природную страсть к быстрой езде.
– Теперь щелкать? – жалостным тоном взмолился он.
– Надо сходить за пленкой, – ответил я. – В номер. – Я не осмелился брать с собой фотоаппарат, иначе он рванул бы через бассейн вслед за мной.
– Давай быстрей снимай его! – окликнул меня Джек. – Пока он сам себя не снял.
Когда Тадд увидел, что я возвращаюсь, он чуть не разрыдался. Я заправил пленку в камеру и почувствовал, что от его напряженного взгляда у меня дрожат руки. Джекки поставил его так, чтобы за спиной у него была пирамида: «Для пущего впечатления!»
Тадд встал на поребрике и в течение целой минуты пытался принять необходимую позу, прежде чем кивком дать мне понять, что готов.
– Все! Щелкай меня!
Я еще не успеваю обмакнуть снимок в фиксаж, как он уже выхватывает его из фотоаппарата. Произведенное впечатление передать невозможно. Мы видим, как меняется его лицо по мере того, как проступает изображение. Сначала у него выпячивается челюсть, потом распрямляются плечи, все черты и манеры медленно возвращаются к обычному состоянию. Дыхание замедляется. На лице снова проступает краска. И мы уже начинаем опасаться, что сейчас он с нас потребует дополнительно пять фунтов.
Однако он находит новый повод. Тадд начинает высмеивать нашу сделку с дядюшкой Марагом. Кто он такой, этот Мараг? И где он с его обещанными пятью фунтами за машину? И почему он отсутствует при завершении сделки? «Ладно-ладно», – вздыхает Джек и выдает еще пять фунтов. Нет-нет, это всего лишь номинальная стоимость. (Тадд на всякий случай бросает еще один взгляд на свою фотографию – все нормально, она никуда не исчезла.) Ему нужна еще пятерка за все то время, которое он нас ждал.
Мне это все начинает надоедать. Я говорю:
– Хорошо, вот тебе еще пятерка, но
У него перехватывает дыхание.
– Разве мы не договорились? Я тебя снимаю, ты нас спокойно довозишь обратно, и никакой дополнительной платы.
Он моргает и оглядывается по сторонам. Он уже не один. Со всех сторон подходят другие таксисты и мелкие мошенники, чтобы посмотреть на происходящее. Все ухмыляются, ибо догадаться о сути происходящего не так уж сложно. Тадд загнан в угол.
Для того чтобы сохранить лицо, ему надо сдаться.
Он выхватывает из моих рук банкноту, швыряет на землю снимок (изображением вверх) и с диким ревом уносится на своей машине: плечи расправлены, живот поджат, голова высоко поднята. Глядя на него, испытываешь чуть ли не гордость.
Однако позднее сила фотографии одерживает верх. Он стучит в мой номер, держа в руках один из металлических контейнеров от пленки, которые выбрасывают после зарядки аппарата. Маленькая хрупкая черная коробочка. Он нашел ее под сиденьем, куда я зашвырнул ее, так как сумка была уже битком набита обрезками фотографий и прочим полароидным хламом.
Он торжествующе улыбается, держа коробочку в высоко поднятой руке, принимается объяснять, что готов обменять этот ценный предмет на свою фотографию, которая вряд ли представляет для меня какую-либо ценность. Он улыбается и ждет, что я отвечу. Как я могу ему объяснить, что не обмакнул снимок в фиксаж, а без этого изображение исчезает в течение нескольких минут? Кроме того, мы уже заключили сделку. Поэтому я ему говорю: «Не выгорит» – можешь оставить у себя мое ценное фотооборудование, а у меня останется фотография, тем паче что ее все равно уже не существует.
– Не выгорит? – кричит он. – Не выгорит – нет обмена?!
– Да, не выгорит. Не будет тебе фотографии. Никаких сделок.
Он потрясен. Он смотрит на меня новыми глазами – впервые сталкивается с таким же упрямцем, как он сам. Начинает ругаться и угрожать мне на арабском, английском и обрывках еще каких-то языков, потрясая черной металлической коробочкой, столь же пустой, как и его угрозы.
Оскорбленный и потрясенный, он удаляется прочь, а я мысленно делаю заметку, что впредь надо будет проявлять большую внимательность при переходе каирских улиц.
После ужина я заканчиваю промывку негативов в контейнере с реактивами, которые приходится возить с собой. Неудобная и трудоемкая процедура.
Я приобрел это сложное приспособление из-за многочисленных фотографов, которые на протяжении многих лет ловили меня в свои ловушки – конфузили меня, сбивали с панталыку, ставили в тупик и каждый раз при этом обещали «Я пришлю тебе фотографии», после чего исчезали навсегда.
На мой взгляд, в этом процессе может быть восстановлена справедливость – субъекты получают свои фотографии, а у меня остаются негативы. Хотя это такая морока!