Демон в университете магии
Шрифт:
— Ну и что? Даже планеты не живут вечно. Шестьдесят лет или семьдесят пять. Всё едино — без этого ангела мщения моя жизнь была бы, как школьное сочинение. Унылой и неинтересной, — проговорил я, ощущая невероятный душевный подъём. Казалось, что даже звёзды сложились в надпись «Теперь всё изменится, зуб даём».
— А если тебе судьба отмерила всего лет тридцать пять? Что тогда?
— А-а-а, — отмахнулся я.
— Нет, всё-таки зря ты провёл ритуал, — промычала сестра, подозрительно поглядывая на прохожих. Но никто из них даже не думал прислушиваться к шушуканью двух подростков. В витринах же до
— Если честно, то я был зол на весь белый свет. Однако я рад, что провёл ритуал. Теперь у меня есть шанс занять достойное место в обществе. Я не хочу влачить жалкое существование.
Сестра нахмурилась и погрузилась в мрачные размышления, изредка поглядывая на мою светящуюся физиономию. А я с глуповатой улыбкой на губах посмотрел на сморщенную цыганку в цветастом платье. Она стояла на перекрёстке и цепко поглядывала на гуляк. Думает, кому бы коня продать? Не битого и не крашенного?
Собственная шутка заставила меня ещё сильнее расплыться в улыбке. Но буквально через миг мне стало не до улыбок.
Цыганка вперилась в меня расширившимися глазами, ткнула в мою сторону трясущимся узловатым пальцем и заверещала, сверкнув золотым зубом:
— Тёмный! Тёмный! Тёмный!
— Где? — обернулся я, ощутив вцепившийся в спину холод.
Гуляки тоже стали оглядываться, пытаясь понять на кого указывает цыганка. А она вдруг закатила глаза, осела на тротуар и задрожала, пуская слюни.
— Быстрее пошли отсюда! — потянула меня за руку сестра. — Быстрее!
Мы торопливо перешли дорогу и исчезли в хитросплетении улиц таких же тёмных, как настроение Марии.
Она помолчала немного, а затем выдохнула:
— Это ведь она о тебе! Точно ли ты вызвал ангела? Может, демона?
— Ну чего ты слушаешь выжившую из ума старуху?
— А того. Говорят, что старые цыганки могут видеть суть. И не нукай. Сколько раз тебе говорить, что это некрасиво?
— Да мошенницы они все. Может, она вообще негра увидела? — легкомысленно сказал я, а у самого внутри что-то дрогнуло, стоило вспомнить истошный крик старухи.
Сестра шмыгнула носиком, упрямо вскинула подбородок и дальше пошла молча. И она рта не раскрывала вплоть до дядиного дома, обосновавшегося на узкой тихой улочке с раскидистыми клёнами. Раньше этот ветхий готический особняк с горгульями на карнизе и черепичной крышей принадлежал моему дедушке-оккультисту. А после его смерти отошёл старшему сыну, то бишь моему дяде. И нынче этот старинный дом был единственным на всей улице, кто стоял, полностью погруженным во тьму. У остальных домов перед входными дверьми хотя бы горели электрические фонари, а мой дядя, чёртов скряга, даже на электричестве экономил.
Нам с сестрой пришлось в темноте взбираться на крыльцо с коваными перилами. А около пошарпанной входной двери Машка горячо прошептала:
— Миша, умоляю, не наломай дров. Просто молчи, если тебя вздумают ругать. Ты же знаешь, что нам больше некуда идти. Отец не оставил нам ни копейки. А дядя — наш законный опекун. Пообещай мне, что будешь держать язык за зубами. А то опять что-нибудь сказанёшь.
— Хорошо, — нехотя процедил я, состряпав кислую физиономию.
— Спасибо, — искренне выдохнула обрадовавшаяся сестра и загромыхала ключами.
Через миг в темноте заскрежетал замок, а затем дверь открылась, и мы с сестрой проскользнули в окутанный мраком холл, пахнущий пылью, старой древесиной и лаком.
— Явились! — полоснул меня по ушам пронзительный, визгливый женский голос. Аж зубы заломило, а сестра чуть до потолка не подпрыгнула. Так заикой, блин, станешь.
Спустя мгновение холл осветила старенькая хрустальная люстра с тремя жёлтыми лампочками из двенадцати возможных. В углу на кресле восседала наша тётушка Клавдия. Желчная, склочная слабенькая магичка с жёлтым лицом, ломкими мышиного цвета волосами и невыразительными глазками. Она была худой как щепка, словно её ядовитый, неуживчивый характер изгнал из тела даже собственную плоть.
— Тётушка, мы же предупреждали вас, что вернёмся поздно, — торопливо промяукала моя сестра, уперев взор в вытертый ковёр, красующийся на полу, который порой скрипел так жалобно, что хотелось заплакать.
— Но не так же поздно! — вскричала тётка и тут же понизала голос, тревожно глянув на ступени, ведущие на второй этаж, где храпели её два «ангелочка». Мои двоюродные сестра и брат. Те ещё занозы в заднице. Однако тётушка любила их больше всего на свете, поэтому они и выросли такими капризными и эгоистичными подростками, думающими, что им всё можно.
— Простите, тётушка, — виновато сказала Мария, хотя мы ни в чём не были виноваты.
— Да кому нужны твои извинения? Они как холостые патроны. А ты чего молчишь, обормот? И где твои очки? А чего ты с рубашкой-то сделал?! — ахнула женщина, разинув рот с такими крупными зубами, что им бы и бобры позавидовали.
— Машина мимо по луже проехала и окатила Мишку. А очки он оставил у Григория, — торопливо ответила сестра, искоса бросив на меня предупреждающий взгляд. Дескать, молчи, мы же договаривались. И я молчал, но с огромным трудом. Всё моё существо жаждало поставить на место эту высохшую ведьму, повадившуюся издеваться над нами. Она будто бы нашла новую цель своей никчёмной жизни — извести нас с сестрой, придираясь по малейшему поводу.
— Дрянной мальчишка. Вечно ты влипаешь в истории! Возьми пример со своего двоюродного брата! Чудо, а не ребёнок. Все-то у него получается, учителя его хвалят.
— Да он жопы преподам лижет так, что они сверкают ярче Солнца, — еле слышно пробормотал я себе под нос и неожиданно ощутил прилив бодрости, словно тёткин гнев дал мне заряд силы. Хм-м-м…
— Чего ты там шепчешь? Говори громко и уверенно. А не мяукай, как сраный кот.
— Говорю, да, Иван — настоящее солнышко. Большое такое солнышко, румяное, с отменным аппетитом, — с тщательно скрытым сарказмом сказал я и почувствовал острый локоток сестры, вонзившийся в мои рёбра.
— Да, так и есть, — важно согласилась тётка, даже не поняв, где я уел её сына-толстяка, способного сожрать двух немытых бомжей. Особой разборчивостью в еде он тоже не отличался.
— Можно, мы пойдём?! — торопливо выдохнула сестра, конечно же раскусившая мой сарказм. — Завтра рано вставать. В университет же надо.
— Пойдёте. Но сперва отстираете рубашку этого неряхи и уберётесь на кухне.
— Но ведь Ефросинья обещала наконец-то самолично прибраться, — проговорила Машка, вспомнив нашу двоюродную сестру.