Демон
Шрифт:
Уоррен закрыл окно изнутри и стал прислушиваться, замерев. Он слышал, как работает холодильник, слышал, как мягко стучит дождь в стекло за его спиной. А впереди едва слышно тикали часы, звук доносился из гостиной. Больше ничего. Все же он долго оставался неподвижным, задерживая дыхание, чувствуя, как дождевая вода стекает с фуражки на шею.
Нервы. Может быть, поэтому он так сильно потеет. Ему приказано не снимать ничего из одежды, пока не закончит дело и не уйдет из дома. Ясуда-сан приказал. А Уоррен привык повиноваться ему без вопросов. Он вытащил крошечный фонарик и прошелся его лучом по кухне.
Изменения.
Новые
Месячной давности некролог, тоже со статейкой отца, красовался на доске. Сообщалось, что старый Ганис скончался дома во сне, окруженный любящими его родными. Уоррен знал, что это неправда. Но, как отозвался Ясуда-сан о его отце, красноречивый человек и лгать умеет хорошо.
Перед отъездом из Японии в Америку Уоррену показали досье с новейшей информацией о Ганисах. Упоминалось, что дед Ганис последний год страдал тяжелым алкоголизмом, его пришлось поместить в закрытую лечебницу. Гэннаи сказал, что старик, вероятно, был несчастен и пил, чтобы забыться.
Уоррен без всякого удовольствия приехал в Америку. Здесь он чувствовал себя одиноким, отрезанным от всего, что ему дорого. Старые воспоминания об Америке и родителях зашевелились было в мозгу, но он одернул себя, напомнив, что у него важное дело, что он уже не тот Уоррен, каким был четыре годе назад. Так ему удалось быстро ожесточить себя, он был готов сделать то, зачем сюда приехал. Америка ничего не значила для Уоррена, силу он черпал в Японии, в семье Гэннаи. Среди японцев он принадлежал к элите. В Соединенных Штатах он даже не существовал.
В кухне пахло сосновым дезинфектантом. Все такая же неугомонная чистильщица, его мать. Женщина, которая не могла уснуть, зная, что на полу спальни есть хоть одно грязное пятнышко. Дезинфектант напомнил ему Токио, где метро служило укрытием во время воздушных налетов — там каждый день приходилось производить тщательную чистку, убирая, среди прочего, человеческие экскременты. При мыслях о Токио вспомнилось и предупреждение Ясуды: Ничего не делай, Уоррен-сан, пока не удостоверишься в пути отхода. Путем отхода для Уоррена служила кухонная дверь, а он находился всего в нескольких футах от нее.
Он стал искать ящики с ножами и нашел их на прежнем месте, слева от раковины, полированные металлические ручки поблескивали, все лежало в своем отделеньице. Милая, милая мамочка. С колотящимся сердцем Уоррен сделал выбор. Он взял хлебный нож с девятидюймовым лезвием и длинной ручкой.
С ножом в руке он прошел через столовую, оставляя грязь на вощеном полу, и вошел в гостиную. Луч фонарика направил на кресло-качалку отца. Сломанный подлокотник починили, а художественные кружки утроились в числе. Уоррен подумал, что кружки уродливые, ничего артистического в них нет, они символизируют деньги без вкуса. Да и все так называемое искусство в этой комнате было до ужаса провинциальным, человек, выбиравший эти предметы, представления не имел о красоте и уместности. Уж если и научился Уоррен чему-то у Ясуды, то чувству стиля.
Позади него часы пробили четыре пополуночи.
Он поднял глаза к потолку, на втором этаже спали его родители. Об этой
Мысли должны приводить к действию, говорил ему Ясуда Гэннаи. Уоррен сделал несколько глубоких вдохов, сердце испуганно колотилось, но он вспомнил, что Ясуда-сан называл его сильным, называл львом.
Следуя за лучом фонарика, Уоррен поднялся на второй этаж. Спальня его родителей располагалась слева по коридору. У двери он остановился и услышал, как похрапывает отец, а дождь усилился. Не выключая фонарик, он опустил его в карман плаща. Еще один глубокий вдох. Выдохнуть. Потом Уоррен открыл дверь и вошел в спальню.
Двигался он в ту сторону, откуда доносился храп отца — к левой стороне кровати, которая охлаждалась маленьким электрическим вентилятором на ночном столике. Окно было затянуто тонкой проволочной сеткой от комаров, и Уоррен заколебался на мгновение — не видно ли его снаружи? Решил, что нет, что слишком темно и он достаточно замаскирован, да и слишком далеко стоит ближайший дом, оттуда и при свете ничего не увидишь.
Он подошел ближе к отцу, достал фонарик и направил его на кровать. Оба родителя спали на левом боку, спиной к нему, укрытые розовыми простынями. Несколько мгновений он освещал их плечи и затылки. Никто не пошевелился. Уоррен мысленно заметил их позы, потом положил фонарь на столик, лучом в сторону кровати.
Сначала убей отца, сказал ему Ясуда Гэннаи. Он сильнее и опаснее, чем мать. Если увидит, что ты напал на нее, обезумеет и будет драться, как десять дьяволов. Но если она увидит, что ее защитник мертв, то потеряет волю к сопротивлению и с ней будет легче справиться.
Кин-боси.
Уоррен схватил отца за седеющие волосы, рывком поднял голову от подушки и перерезал горло хлебным ножом, помня, как учил его комендант лагеря и дергая за волосы сильнее: рана расширилась и кровь потекла сильнее. Послышалось долгое громкое хрипение, это воздух вырывался из горла отца через рану, и Уоррен чуть не выпрыгнул из своей кожи.
Зашевелилась мать, потревоженная звуками смерти. Когда она перевернулась на спину, лицом к нему, Уоррен быстро переполз через окровавленное тело отца, оседлал мать, приставил кончик ножа к ее горлу и обеими руками надавил на рукоятку. Кровь хлынула с ужасающей силой, забрызгала ему руки и грудь, попала даже под платок, вымочив подбородок и шею. Мать резко дернула обеими ногами, и у нее внезапно опорожнился кишечник. Столь же быстро она расслабилась и умерла.
Уоррен слез с нее, пятясь отошел от кровати, крови, вони, сел на пол, стал смеяться и плакать одновременно, сам не зная почему. Он чувствовал себя измотанным, очень, ужасно усталым, хотелось спать. Но он еще не закончил.