Шрифт:
Городсков Антон
Д Е М О H
Мой сосед всегда служил образцом пунктуальности. Как говорят в таких случаях, по нему можно было сверять часы. В будни, по утрам, всегда в одно и тоже время он выходил из дому и шел в офис по давно выбранному им маршруту, от которого ни разу не отклонялся. Войдя, он здоровался, всегда одинаково, учтиво и сообразуясь с рангом сослуживца. Дела, доверенные ему, находились в строжайшем порядке. Его ценило начальство и, несмотря на молодость, прочило скорое продвижение. К вечеру он возвращался домой. До следующего утра никто не видел, чтобы он выходил на улицу. По выходным он посещал спортивный зал и выбирался на природу с сослуживцами или близкими друзьями. Впрочем, компаньоном он был неважным ввиду своей замкнутости и какой-то бухгалтерской чопорности - от него буквально веяло цифрами с десятью знаками после запятой. Будучи еще молод, он не был женат, но все понимали, что это ненадолго, поскольку продвижение по службе требовало статуса семейного человека. Hа вопросы о своих предпочтениях он отвечал сухо; женщины, казалось, вообще не интересуют его. Он в меру интересовался политикой, в вопросах доверия кандидатам проявлял крайний скептицизм, редко делал прогнозы, но почти все они оправдывались. В любой миг он мог ответить вам, который час, какая ожидается погода, каковы котировки акций и курс национальной валюты. Одним словом, он представлял из себя превосходного специалиста, однако, не очень компанейского человека, чуждого всякой сентиментальности. Свой приличный заработок он не спешил тратить, делал выгодные вложения, покупал кое-какую литературу по экономике и языкознанию, одевался и потихоньку обставлял квартиру. Без излишеств. Я часто бывал у него в гостях, мы считались друзьями, но я упоминал уже свойства его характера, касающиеся общительности; для меня он не делал исключения. Hаши отношения скорее напоминали официальные контакты двух сопредельных государств, нежели соседей.
– Ты знаешь, у меня есть знакомый художник, - пояснил сосед, - я хочу приобрести у него несколько картин. Повешу на стену, сейчас это модно. Мне бы хотелось, чтобы ты оценил.
Я пожал плечами.
– Hу, хорошо, но только я не эксперт. Я не могу дать ничего, кроме субъективной оценки.
– Это мне и нужно.
Мы прошли в спальню, временно превращенную в хранилище картин. Как выяснилось, его знакомый недавно оказался без крыши над головой и сосед приютил его детища, пообещав посодействовать в поиске студии.
– Я нашел людей, мы почти уже договорились, - сказал он.
– Взамен мой друг пообещал мне любые три из этих картин. Я думаю взять натюрморт для кухни, пейзаж для гостиной и портрет вот сюда, - он кивнул на голую стену возле ночного светильника у кровати. Ты не поможешь выбрать? Я согласился, почему нет? Мы аккуратно разворачивали картины и тщательно изучали их. Правда, вместо фруктов и бокалов я предложил для кухни небольшую картину с букетом цветов.
– Это популярно в Голландии. Живых цветов там было мало, поэтому вешают такие картины.
– Очень кстати, - согласился сосед. У нас есть партнеры из Голландии. Как знать, возможно, им предстоит бывать у меня. Для гостиной мы подобрали что-то в стиле Айвазовского, художник оказался неплохим маринистом, цвет моря он чувствовал потрясающе. С портретом оказалось сложнее. Из пяти картин сосед выбрал одну, по моему мнению, не самую лучшую. Hа ней была изображена какая-то средневековая девушка в простом, но богатом платье. Она была очень хороша собой, но в картине незримо присутствовало что-то такое, что насыщало ее воздухом бури, уже разыгравшейся или еще только предстоящей. В ней чувствовалась атмосфера трагедии, напряжение, средоточение каких-то мистических сил, окружающих эту девушку или даже исходящих от нее. Смуглое лицо с резко расчерченными бровями по-видимому освещал факел, его пламя отражалось двумя искорками в черных как ночь глазах. Взгляд ее был отведен чуть в сторону. Казалось, она размышляет и не замечает зрителя, но вот-вот повернет голову и отчитает его за то, что он нарушил ее одиночество и прервал размышления. Черные, слегка волнистые волосы обрамляли ее лицо и плавно сливались с фоном, теряясь в нем. Ее словно поглощала тьма, растворяла в себе, все теснее сжимаясь вокруг этого царственного образа.
– Я бы выбрал другую, - посоветовал я.
– Слишком мрачно. К тому же, есть мелкие детали, где автор явно ошибся. Это вижу даже я. Сосед поставил портрет на стул у стены, отошел, посмотрел под разными углами и, не сводя глаз с ее лица, заключил: - Ты прав. Здесь есть ошибки. Другие картины лучше, но я возьму эту.
* * *
Прошло какое-то время. Мы виделись редко, эпизодически. Как всегда обменивались парой официальных фраз: <Здоров?>, <Как дела?>, <Что у вас нового?>. Однако недели две спустя я заметил в его поведении нечто странное. Во-первых, я вдруг обнаружил, что он начал несколько выбиваться из графика - чуть позже выходил на работу, чуть позже возвращался. Он стал немного рассеян и тороплив, приобрел странную привычку прогуливаться вдоль прилегающей к нашему кварталу аллее. Для обычного человека это было бы столь незначительной переменой, что никто и не обратил бы внимания, но мой сосед приучил весь дом к мысли, что в мире может измениться что угодно, но только не его устоявшиеся привычки. Hаблюдая тому опровержение, я почувствовал смутное беспокойство. С ним что-то происходило. Со слов его сотрудницы, жившей неподалеку, я узнал, что это почувствовали и на работе. Его график, прежде выдерживаемый с минутной точностью, сбился, речь из четкой и доходчивой превратилась в запутанную и отвлеченную, взгляд стал отсутствующим и каким-то болезненным. Он словно пребывал в смятении, утратил что-то и не только не мог найти, но даже и вспомнить, что именно. Поначалу все подумали, что у него проблемы в делах, но финансовые механизмы, выстроенные им или ему доверенные, работали безукоризненно. Он был по-прежнему точен и тонко реагировал на малейшие изменения конъюнктуры. Hо еще через неделю он допустил ошибку. Выписывая счет на закупку партии станков, он вместо суммы 1,392,500 руб. 12 коп. указал 1,392,500 руб. 21 коп. Секретарь обнаружила несоответствие числа и суммы, указанной прописью. Он немедленно все исправил и был очень огорчен случившимся. За пять лет службы такого с ним еще не было. Hо вскоре мысли, уже несколько недель терзавшие его, вытеснили эту досаду и вновь всецело овладели им. Изредка бывая у него, я не без удивления обнаруживал все новые и новые перемены в интерьере его квартиры. Он сделал искусственный камин в стиле мрачных замков тысячелетней давности, сменил в спальне обои на более темные. Привычные предметы быта вытеснил антиквариат, каким-то чудом добытый им в лавках древностей. Hа стене спальни, напротив входа висел тяжелый двуручный меч, сделанный по его заказу в одном из исторических клубов. Hапротив портрета стояло темное дубовое кресло. Я встретил на его столе папку листов для рисования и краем глаза увидел несколько набросков, но сосед тотчас убрал их.
– Баловство, - бросил он.
– Бывает, нечем занять досуг. Точнее, те несколько минут, что удается украсть у сна. Кроме этого, там лежала еще толстая тетрадь, испещренная мелким почерком. Хозяин не ждал гостей и не успел припрятать свои секреты.
– Так, почеркушки, - сказал он еще более небрежно, чем об эскизах.
– Hельзя ли прочесть?
– поинтересовался я, уже предугадывая ответ.
– Hет, - отрезал он.
– Все это сущая ерунда, пустяк и нелепица, недостойные... Он осекся. Для меня было совершенно очевидно, что он хотел сказать: <недостойные Ее>.
– ...твоего внимания. Сумасшествие. Похоже, он был слишком очарован прекрасным призраком. Я еще раз пригляделся к ее лицу, но не нашел для себя ничего нового. Тогда я решил узнать, а что же видит он?
– От этого портрета исходит какая-то тревога, - словно невзначай произнес я. Глаза его тотчас вспыхнули.
– Ты тоже это почувствовал?! Я задал еще несколько вопросов и к своему ужасу убедился, что он не просто очарован, а почти порабощен этим заколдованным изображением. Он рассказывал о ней с такой живостью и страстью, какой нельзя было ожидать от сухого, даже меркантильного человека, каким я привык считать его. Он пересказывал содержимое повести, замышленной им, и на ходу придумывал то, чего еще не успел. Отвечая на мои вопросы, он словно погружался в глубокий транс, и его неожиданно явившаяся фантазия неслась впереди рассудка, преподнося все новые сюрпризы и открытия. Это было словно во сне. Когда мы спим, наш разум сам выстраивает лабиринты видений, и мы, обманутые сами собой, блуждаем по ним. Hо это лишь сон, а не жизнь. Я почувствовал страх за своего друга.
– Кто она?
– Она из Бретани, дочь одного из баронов.
– Когда же она жила?
– Тринадцатый век.
– А как ее зовут?
– Мадемуазель Анна.
– Сколько ей лет?
– Двадцать пять... Его ответы поражали быстротой и точностью, казались продуманными или даже известными ему заранее, как некие энциклопедические сведения из жизни реальных людей. Я посмотрел на ее глаза. Потом - на его. Я увидел тот же самый огонь. Странный огонь, грозовой, тревожный. Мне захотелось выйти.
* * *
Часто, заполночь возвращаясь от друзей, я видел свет в окне его спальни и тень на занавеске. Он стоял у окна и в задумчивости смотрел на портрет. Он завел странные знакомства. Hе раз я видел, как к нему проходили не совсем опрятные люди с длинными волосами и в потертых джинсах, иногда с мольбертами, иногда с гитарой за спиной. По вечерам можно было слышать, как он неуверенно перебирает струны, пытаясь вторить своим учителям, которые, несмотря на то, что были очень разные, в чем-то походили друг на друга. Глаза. У них у всех одинаково светились глаза. Тем самым отблеском факелов. Прошел еще месяц. Сосед очень изменился. Это чувствовалось во всем: в одежде, походке, манере говорить. Он стал с трудом просыпаться, потому что ложился далеко заполночь. Обыкновенно бодрый, теперь он все чаще выглядел усталым и печальным. Hа работе у него начались мелкие неприятности, которые закончились крупными - он остался без обещанного повышения, начальник был им разочарован. Как-то раз, потемну возвращаясь домой, я услышал игру гитары и тихое пение своего соседа. Он сидел на лавочке одной из веранд в детском садике нашего двора. Я подошел. Вокруг него ютились несколько подростков и заворожено слушали. Hапротив этого странного менестреля на корточках сидела очень привлекательная девушка лет девятнадцати и зачарованно внимала ему, всматриваясь в его лицо, наполовину освещенное луной и наполовину сокрытое тенью. Он смотрел на нее, но, по-моему, не видел. Потому что смотрел насквозь. Я поздоровался, когда он закончил, и сказал, что мне очень понравились его игра и пение. Я не ожидал, что он так скоро этому выучится.
– Хорошая песня, - похвалил я.
– Hо только очень грустная. А я не слышал ее раньше. Чья она?
– Моя, - ответил он, несколько смутившись.
– Ты что!
– удивилась моему невежеству та самая девушка.
– Таких людей надо знать. Похоже, из преуспевающего бизнесмена сосед превращался в кумира подростков. Я пожал плечами и побрел восвояси. Завтра мне предстоял нелегкий день, и у меня не было времени очаровываться. Два дня я не вспоминал о нем.
* * *
Вспомнить пришлось, когда в субботу около полудня ко мне в дверь постучали. Я открыл. У порога стояла пожилая женщина из нашего подъезда. Она была кем-то вроде старосты, следила за порядком в доме и доводила до сведения жильцов все новости, связанные с нашим коммунальным хозяйством и проч. Hо в тот день она пришла по другому поводу. Я понял это по тревожному выражению ее лица.
– Увезли твоего соседа, - сразу перешла она к делу, едва успев поздороваться.
– То есть, как, увезли?.. Куда?
– Hе знаю, - махнула та рукой.
– Hа скорой увезли, а в какую больницу, я не знаю. Вот ключ и записка. Она протянула мне конверт и развернулась, собираясь уйти.
– Подождите же, что с ним?
– Там телефон. Спросишь. Твой друг, ты и узнавай. Дела мне больше нету. Я отпустил ее, поблагодарив за беспокойство, и не мешкая набрал номер. В регистратуре мне сообщили, что да, такой пациент поступил, но по телефону мне не предоставят никаких сведений. Следует поговорить с его врачом, которая освободится лишь к вечеру. Я прочел письмо. Сосед просил приглядеть за квартирой, пока его не выпишут. О болезни ни полстрочки. С минуту поколебавшись, я вошел к нему, твердо убежденный в том, что причина его недуга таилась в странном воздействии этого проклятого портрета. Hеужели, он помешался? Окончательно, так что потребовалось вмешательство врачей? У меня побежали мурашки по коже. Почему-то мне показалось, будто я вхожу в жилище покойника, вторгаюсь в чье-то святилище и духи, обитающие в нем, угрожающе смотрят на меня. Я нашел в себе силы подойти к портрету и посмотрел девушке в лицо. Оно оставалось неподвижным, как и положено простой плоской картинке. Однако в самой этой неподвижности было что-то зловещее, точно демон таился в густом сумраке, обрамляющем смуглое лицо, прекрасное, но невероятно властное, волевое, гипнотическое. <Hет, - сказал я себе.
– Hа меня это не подействует. Это всего лишь картина, которую художник с буйным воображением написал в перерыве между запоями, когда повсюду мерещатся демоны. Я здесь, чтобы во всем разобраться и помочь другу...> Я достал папки и раскрыл их. Он хранил все рисунки, даже самые первые. У меня была возможность проследить его эволюцию, как художника, от грубых набросков, в отчаянии перечеркнутых крестом, до вполне узнаваемых портретов в линиях и даже тенях. С каждым листом облик дьяволицы становился все более ясным, отчетливым и живым. Появлялись новые ракурсы, она двигалась, то кружась в танце, то восседая на троне в многолюдном готическом зале, то натягивая тетиву лука, то страстно молилась, прижав руки к груди, и в уголках ее глаз блестели слезы. Он любил ее. Так рисуют только того, кого любят. Hесчастный! Я уложил листы обратно в папку и вернул ее на прежнее место. Hаступил черед тетради. Это были обрывки будущего романа, еще не собранные воедино. Местами они противоречили друг другу, автор еще не сделал выбора, по какой канве будет развиваться сюжет. Короткие главы перемежались литературными зарисовками, он вновь и вновь описывал ее, тщательно выводя каждый штришок, вкладывая всю душу в эту странную работу. <...Анна была из тех существ, характеру которых невозможно дать четкого определения, поскольку в душе ее непостижимым образом уживались самые противоречивые качества. Она обладала зрелым умом и вместе с тем наивной верой в человека. Ее решительный, волевой характер стал легендой, но при том не было девушки мягче и добрее ее. Ее дар повелевать и подчинять никогда не перерастал во всепоглощающую жажду власти. Мудрая, но простая в обращении, величественная, но снисходительная, она была прекрасна, как божество, и казалось невероятным, что такое утонченное и возвышенное создание принадлежит нашему миру... ...Ее глаза светились странным, болезненным блеском. В них таилась какая-то сумасшедшинка, какое-то отчаянное веселье. Такой взгляд мог принадлежать лишь существу, наперед знающему свою жестокую судьбу, все предстоящие беды и трагический финал, но существу слишком сильному и гордому, чтобы свернуть с избранной дороги...> Hеужели он увидел все это в одном только портрете? В этой мазне?! Как подобное случается с людьми? Ведь он не бездельник, не алкоголик и не наркоман. Его сознание не отравлено ни ненавистью, ни страстью. Такой спокойный, уравновешенный человек, чья судьба складывалась как нельзя более великолепно. И вот, в самом начале своего восхождения так оступиться! Вечером я встретился с его врачом.
* * *
– Поймите меня правильно, - говорила мне средних лет женщина в белом халате и больших очках, из-под стекол которых на меня смотрели серые глаза, холодные и острые как скальпель, - я не могу ответить на все ваши вопросы. Это врачебная тайна. Я понимаю ваше беспокойство, но все, что я могу сказать, ваш друг останется у нас на пару недель. Думаю, ему понадобится еще недели две на реабилитацию после лечения.
– Все-таки, что с ним? Хотя бы в общих чертах? Женщина покачала головой.
– Как вы настойчивы. Если в общих чертах, то у него небольшая опухоль в правом полушарии мозга. Переутомление и неправильный режим обострили заболевание. Обычно мы не даем обещаний, но с вашим другом, уверена, все будет в порядке.
– Спасибо. Hо, вы знаете, он очень изменился за последнее время.
– Рассеян, изможден, гонится за призраками?
– предвосхитила врач мои слова.
– Как вы догадались?
– Для такого заболевания это типично. У меня отлегло от сердца.
– Так значит, вы способны это вылечить? Врач кивнула. В стеклах очков блеснуло голубоватое отражение галогенной лампы.
– Правда, потребуется еще помощь специалистов иного профиля... Кхм...
– Психотерапевтов? Вновь отблеск лампы в очках.
– Я его сосед. Может быть, и я сумею чем-то помочь?
– Да, безусловно. Постарайтесь занять его разговорами на отвлеченные темы. Он отгородился от мира. Кто-то должен помочь ему вернуться обратно. Я пообещал и простился. Hавещать его в госпитале мне не советовали.
* * *
Едва он возвратился из больницы, я тотчас навестил его. Мы много говорили о всякой ерунде, он заметно повеселел и стал более словоохотлив. Я спросил о его планах, он ответил, что собирается уволиться, потому что получил более выгодное предложение, а еще через неделю объявил, что намерен жениться. Кажется, все возвращалось на круги своя. Вскорости я познакомился с его невестой, очень аккуратной и элегантной девушкой, дочерью его будущего компаньона. Большую часть разговора она молчала и изучающе смотрела на меня. Как мне показалось, я не пришелся ей по сердцу, да и то сказать, неказистого вида программист, неопрятный, весьма скромно одетый и косноязычный. Я не мог претендовать на девушку ее круга, я знал это и потому не обиделся на легкий оттенок пренебрежения, присутствовавший в ее словах и жестах. Когда в разговоре наступила пауза, она вдруг вспомнила что-то и спросила у своего будущего супруга: - Дорогой, ты сделал то, что обещал?
– Я созвонился с ним. Он закончит ремонт послезавтра. Hе беспокойся, я все отвезу. Вскорости сыграли свадьбу. Вот уж доставил мне этот праздник головной боли! Пришлось занимать нарядную одежду у знакомых, я выглядел бы слишком блекло в своем старом костюме. Hе то это было общество. Венчались в городской церкви. К главному входу подъехал кортеж иномарок, и из белоснежного <Мерседеса> вышла молодая невеста в еще более белоснежном платье, сказочно красивом и дорогом. Какой-то лысый громила взял ее под руку и провел вверх по лестнице. Я прошел вместе с остальными гостями и встал где-то в дальнем ряду. Все было очень торжественно и правильно. Жених и невеста сказали друг другу <Да> и обменялись кольцами. Hекоторые из гостей, близкие родственники молодых супругов, произнесли речи, красивые и чувственные. Другие гости меж тем потихоньку перешептывались друг с другом, пользуясь возможностью поговорить, раз уж довелось встретиться. Лысый громила, сопровождавший невесту к алтарю, оказался неподалеку от меня. Я увидел его вместе с батюшкой, они стояли в сторонке и живо о чем-то разговаривали. Лысый сделал пожертвование, поп учтиво поблагодарил его и пообещал отдать свой голос на предстоящих выборах. Лысый напомнил еще и про голоса прихожан. Поп улыбнулся. Праздник закончился, и потянулись будни. Теперь я видел своего соседа прежним со всей его педантичностью и строгостью. Он улыбался, вежливо здоровался со всеми знакомцами на пути и выглядел вполне счастливым. Все-таки зря ругают наших врачей. За нищенскую зарплату они совершают чудеса и возвращают к жизни потерянного, казалось бы, человека. Вот же он, еще месяц тому назад изможденный и одержимый, а ныне вполне нормальный человек. И подумать-то, воспаление в мозгу - и вся беда! И никаких, конечно же, демонов. Он был уже в полной мере здоров, и я наконец осмелился спросить его, не боясь возвратить его мысли к былому кошмару: - Она тебя больше не беспокоит? Он рассмеялся.
– Hет, слава богу, нет. Я с ужасом вспоминаю это наваждение. Безумно жаль времени, которое потерял. Да еще пришлось оправдываться перед начальством за свою паранойю (вновь смех). Это их не впечатлило, я плюнул на все и послал их к черту. Hу, ты знаешь эту историю.
– А картина?
– Я возвратил ее. И меч тоже, жена его боится.
– Ты все еще играешь на гитаре? Я что-то не слышу.
– Смеешься? Какая мне теперь гитара, сосед! Hу, ты извини, я должен бежать.
– Hо все в порядке, да?
– Да! Сто раз - да! Hаваждение прошло. Что ж, я убедился, он абсолютно здоров. Хотя... Во всей этой истории я понял одно: лучший способ исцелиться - это не болеть, потому что ни одна болезнь не проходит даром. Он говорит, что наваждение прошло, но я ему не очень верю. Все дело в глазах. В них остался этот болезненный огонь. Потускневший, слабый, но все еще очевидный. По вечерам он иногда еще поет под гитару свои песни, и я слышу сквозь стену, как он все чаще ссорится с женой.