Демоны Алой розы
Шрифт:
– Пресвятая… – начинает Молчун и умолкает на полуслове, осеняя себя вместо этого крестным знамением. Миг спустя, приглядевшись, его жест повторяют Питер с Годфри, ибо на телеге, скрученные так, что за веревками почти не видно тел, лежат самые настоящие демоны. Двое демонов мужского пола и один – женского.
– Вот это да! – озадаченно произносит Годфри и добавляет сложный загиб, сбиваясь, впрочем, где-то на середине. Это, безусловно, является свидетельством глубочайшего потрясения, обычно он доходит до конца на одном дыхании (и очень этим гордится).
Что
– Не шевелится, – хриплым шепотом произносит Молчун. – Но раз связан, значит, наверное, не дохлый, а?
– Значит, без чувств, – со знанием дела кивает Питер. – Это, кстати, хорошо.
– Так… что же тут хорошего? – изумление простодушного Годфри столь велико, что Питер не выдерживает – улыбается. И чувствует, как уходит, отступает липкий страх. Вздрогнули, перекрестились – и хватит. Мы же англичане, верно?
– За живых демонов нам больше заплатят, – цинично произносит наемник. – И кстати…
Он бесцеремонно берет за шкирку одного из пленных и ставит его на ноги. Тычет узловатым пальцем в сторону телеги и улыбается, демонстрируя крупные желтые зубы. Трех передних у него не хватает.
– Ну что, – дружелюбно произносит он, хлопая пленника по раненому плечу, – рассказывай, что ли?!
В лесу неподалеку перепуганные до смерти лжемонахи тащат потерявшего сознание Наставника Роберта прочь от каменного круга. Нехорошее это оказалось место, права была маленькая Мэри.
Когда ты владеешь замком и несколькими окрестными деревеньками, когда вся эта пастораль омывается речкой, полной рыбы, и включает в себя лес, полный… ну хорошо, олени в лесу как бы королевские, ибо лес не твой, а лишь отдан в управление и сроки управления давно прошли. Но король далеко, в стране смута, и лордам не до жалкой кучки деревьев – владей, пока никто не видит. Так вот, когда ты все это имеешь, тебе остается лишь смиренно радоваться и благодарить Господа.
Но присутствует, увы, одно обстоятельство, которое изрядно портит настроение барону Джону Рэду, владельцу указанных деревенек, речки (ну хорошо – ручья), изрядного куска леса и, разумеется, замка на холме. Обстоятельство это называется войною.
То, что Ланкастеры и Йорки вздумали выяснять свои отношения в этих краях, – плохо само по себе, ибо всем известно – война на пороге и война в дальних краях – это две разные войны. Уйти в поход и вернуться с богатой добычей – что может быть лучше? А тут…
Посеешь рожь – пролетит по ржи ратная конница, неизвестно чья, взметнется пыль из-под копыт, и ни конницы нет, ни ржи. Соберешь урожай – от силы треть, то, что осталось после конницы, – налетят на деревеньку лихие люди, и нет урожая. А перебьешь лихих людей, так окажется, что они – фуражиры чуть ли не самого Ричарда Йоркского, и изволь платить штраф, словно не они, а ты грабителем вломился в чужой дом. Не заплатишь штрафа – и твой замок месяц держат в осаде, не штурмуют, а именно держат, не давая выйти за стены, а когда осаждающие уходят-таки восвояси, обнаруживается, что борцы за корону из твоих деревень разве что стены с собою не унесли.
Разумеется, дружина у барона Джона имелась – двое рыцарей, он и его воспитаник, сэр Томас Турлоу, и почти полторы сотни вооруженных головорезов, как из числа людей самого барона, так и из наемников. Только вот наемники сражаются за деньги, и это является еще одной проблемой, ибо денег в баронстве не хватает катастрофически даже в мирное время, что уж тут говорить о времени военном.
Впрочем, как известно, война – суть не только опасность, но и возможность. Как раз в данный момент барон Джон Рэд, хоть и не знакомый с тонкостями древней философии, но весьма сведущий в военном деле, собирается обратить наличную возможность в грядущую звонкую монету.
«Был бы я помоложе», – мрачно думает рыцарь, обозревая свое, готовящееся к сражению, воинство. Впрочем, возраст – понятие относительное. С одной стороны, конечно, барону уже далеко за сорок, и остряк, сравнивший его фигуру с Аполлоном, рискует остаться без зубов, ибо, в отличие от языческого бога, сэр Джон злоупотребляет вином, элем и жареным мясом и, соответственно, ни малейшими иллюзиями насчет своей фигуры себя не тешит. С другой стороны, доспехи – несколько раз переделанные, дабы соответствовать растущим габаритам владельца, – он носит привычно, не замечая их веса, в седле сидит как влитой, а красная его физиономия – не в нее ли предки получили свою фамилию? – обрамлена огненно-рыжей шевелюрой, хоть и со следами седины, но в меру густой, и лоснится здоровьем.
– Хорошая добыча, – улыбается едущий с ним бок о бок двухметровый гигант, закованный в броню, начищенную – в отличие от доспехов его опекуна – до зеркального блеска. Сэр Томас Турлоу в свои восемнадцать лет может, пожалуй, побороть любого жителя Англии и в равной степени, как порой шутили побежденные, также и любого медведя. Шевелюру он имеет светло-русую, глаза голубые, в плечах широк – и не просто широк, а то, что называется «в дверь не пройдет», одним словом, рядом с сэром Джоном в седле громоздится идеал рыцаря без страха и упрека, словно сошедший со страниц рыцарских романов.
Сейчас этот идеал пребывает в радужном настроении, граничащем с восторгом, – наконец-то его опекун определился со стороной, которую он примет в затянувшемся конфликте, и значит, скучному прозябанию за замковыми стенами приходит конец. Да здравствует Ланкастер, слава Плантагенетам!
Впрочем, нет ни малейших сомнений в том, что выступи они на стороне Йорков, он радовался бы точно так же. «Война для молодых, – с долей зависти думает сэр Джон, косясь на своего воспитанника, – это подвиги и слава, и надо прожить долгую, как у него, сэра Джона, жизнь, чтобы пытаться сначала вычислить победителя, и лишь затем вступать в бой, на его, победителя, разумеется, стороне».