Демоны крови
Шрифт:
— Только права.
— Давайте. А данные паспорта вы мне позже скажете, можете по телефону даже.
— Отлично! Тогда, может быть, вы мне кое-что подскажете, — Михаил светски улыбнулся, — по части художников.
— Художников? — библиотекарша оторвалась от формуляра и, приподняв рукою очки, радостно округлила глаза. — А кто вас интересует? Кто-то конкретно?
— Ну… — замялся Миша. — Скорее — стиль…
— Классицизм, реализм, импрессионизм?
— Гм… Наверное — этот последний. Знаете, такой вот портрет… — Ратников
— Гм-гм… Наверное, кто-то из кубистов. Впрочем, я посмотрю — вы пока вот проходите к компьютеру. Сейчас я включу… Ага…
Настроив «Мегафон-Интернет», библиотекарша исчезла за полками. Пришли какие-то умные детишки. Затихли, ушли.
Михаил пробежался по клавишам: Эстония, история развития… Вот!
Выборы в учредительное собрание, земельная реформа… 1919 год — это, пожалуй, не то… Ага! 1934 год. Константин Пятс занял пост премьер-министра… И портрет! Тот самый мужик! Нет, не скрипач, другой — с квадратным подбородком, угрюмый… Совершил государственный переворот совместно с Йоханом Лайдонером, запретив «Лигу ветеранов» (вапсы). Запрещены все партии, кроме правящей — Исамаалийт — «Союз Отечества». Начавшийся период назвали «эпохой безмолвия» — авторитарное правление триумвирата: Пятс (президент), Лайдонер, Ээнпалу. 1 января 1938 года — Конституция. Эстония — президентская республика. Парламент не собирался. Ограничение прав и свобод, нищета, батрачество, лагеря принудительного труда для безработных…
Пожалуй, и все… Ага, карта. Этот райончик, где остров… уезд Тартумаа… Нет! Рядом — Йыгевамаа.
Вот теперь все. Остальную беллетристику читать некогда.
— Молодой человек!
Ратников быстро оглянулся.
— Кажется, я нашла то, о чем вы спрашивали… Вот, взгляните.
Встав, Михаил посмотрел на репродукцию в открытой на нужной странице книге…
Он! Анри Матисс, «Скрипач у окна»!
— А еще что-нибудь подобное? И желательно из того же периода.
— Подобное? — библиотекарша задумалась. — Пожалуй, Пикассо, Брак, быть может, Кандинский, Шагал…
— А у вас репродукции есть?
— Разве что-то в энциклопедиях по искусству… Вы подождите.
«Матисс, „Розовая Обнаженная“, „Одалиска“ — аккуратно записал в блокнотик Ратников. — Жорж Брак, „Дома в Эстоке“, Пикассо, „Женщины, бегущие по пляжу“»…
Все это он потом, вечером, аккуратно переписал дома на вырванный из старой тетради листок. Написал пером, чернилами — их подогнал Максик. И еще — старые заезженные пластинки, целую кучу… И у Горелухина (с чердака) Михаил взял пластинки… и патефон! Красивый, обитый красным панбархатом, выпуска завода имени Молотова! С запасными иглами! Пружину, правда, пришлось заменить — и теперь все работало.
А какие пластинки были!
Завел пружину, поставил танго «Женщина и розы» танц-оркестра Роберта Ренара. За этой пластинкой последовали и другие — Миша слушал, старательно запоминая мудреные названия и простенькие мелодии. Заслушался «Мою старую клячу» Оскара Йоста, уронил кляксу, пришлось переписывать:
«Матисс, „Одалиска“, Величко, Л-д, Б-р Профсоюзов, 14–17 — 500 р., Жорж Брак, „Дома в Эстоке“, Л-д, Иванеев, Зверинская 21–24 — 750 р., Модильяни, три эскиза, Моск. обл. Аникеева…»
Закончив писать, дождался, когда чернила высохнут и, аккуратно свернув листок вчетверо, убрал в портсигар — старинный, но, увы, не серебряный, тоже изысканный где-то Максом. А вот черные сатиновые трусы до колен Миша сам прикупил на почте — там торговали всем!
Подумав, Ратников положил в портсигар золотую цепочку и перстень-печатку. Потом еще раз осмотрел все Машины вещи, вчера еще заметил — нет нитки красных бус, не таких уж Машиных и любимых. Красные бусы… так… Не забыть бы! Не забыть…
К утру Миша управился, немного поспал и поехал к погранцам — к тому самому мздоимцу, толстячку-капитану… А потом — все по старой схеме: к горелухинской моторке. По пути заглянул на кладбище, к Теме. Постоял, положил цветы… Вздохнул.
До Проклятого острова добрался без приключений: мотор работал ровно, да и путь был знаком. Никакого «Гермеса», да и просто рыбаков, Ратников вблизи островка не встретил, хотя и кружил, всматриваясь в серовато-синюю озерную гладь. Никого! И славно.
На этот раз наученный горьким опытом Михаил оставил моторку за песчаной косой, в камышах. Подальше от лишних глаз — так, пожалуй что, лучше будет.
Подойдя к самой воде, нагнулся и начисто сбрил усы и бородку прихваченным с собой одноразовым станком. Еще раньше, в поселке, коротко подстригся, памятуя, что в тридцатые годы длинных волос не носили. Да и Кнута помнил — быть может, в таком вот, бритом, виде и не узнает? Хотя, конечно, надежда слабая — средневековые (вообще, все древние) люди отличались редкостной наблюдательностью и памятливостью на лица.
Умывшись, Михаил наскоро выкупался и, прихватив патефон, пару пластинок и портсигар, направился к сгоревшему флигелю. На левой руке его тускло поблескивал бирюзовый браслет…
Молодой человек, конечно, не подходил бы слишком уж близко, но тут нельзя было рисковать — кто знает, на каком расстоянии подействовал бы браслетик? Миша примерно прикинул, откуда появился Кнут, где исчезли парни… В принципе, не так уж и рядом! Вот здесь вот, за пригорком, близ небольшого заливчика, пожалуй, будет в самый раз. Тихо, нет никого. Хотя это здесь нет, а там…