Демоны вне расписания
Шрифт:
И тут цирк кончился.
Маска «порву-тебя-на-куски-дрянь» сползла с ее лица. Руки опустились вдоль бедер.
– Дьявол! – тихо сказала рыжая. – Быть того не может.
Вот на это у Насти был ответ. Вот тут она могла дать рыжей сто очков вперед. Детка, все может быть. Только доживи до моих лет, доживи до моих невыносимых девятнадцати, доживи до такого вот дня, когда вокруг тебя все рушится, будто ты бомба, и ты поймешь – все может быть. Абсолютно.
– Ну и ну, – продолжала изумляться рыжая, а потом вдруг с силой толкнула Настю в живот. Настя даже не поняла, когда случился толчок, она сразу ощутила полет спиной вперед и
Настя сползла на землю, а из карманов куртки как из рога изобилия посыпались монеты. Ее испанские дублоны.
Рыжая заметила деньги, и лицо ее снова изменилось. Она присела на корточки рядом с Настей, подняла две монеты и стряхнула с них грязь.
– И все равно я не понимаю, – сказала она Насте, и та увидела, что у рыжей замечательно яркие голубые глаза. – Я не понимаю – как…
И, не дожидаясь от Насти ответа, она положила ей дублон на глаз. Потом на второй. Потом она слегка коснулась ее губ своими.
Это уже был перебор. Настя дернулась, монеты попадали с ее глаз, она оттолкнула рыжую и вскочила на ноги, чтобы бежать куда глаза глядят, прочь от этого безумия…
Но безумие цепко держало ее за ногу, и Настя, потеряв равновесие, неуклюже грохнулась наземь.
– Сядь, – тихо сказала рыжая и прижала Настю к борту машины. – Разве не видишь…
Настя обернулась. Большой черный лимузин ехал к ним со стороны города. Машина замедлила ход и остановилась точно напротив «Волги».
– Что это? – спросила Настя, и голос ее задрожал, за что Настя возненавидела себя еще больше. – Что это еще такое? Что такого я еще сделала и почему это никак не кончается?! Кто вы такие и почему…
Она снова попыталась встать на ноги, но рыжая дернула ее за ногу, и Настя осталась сидеть.
– Сиди тихо, – сказала рыжая. – Может, обойдется. Хотя вряд ли.
Она обхватила согнутые коленки руками и стала насвистывать что-то до боли знакомое, но в то же время неузнаваемое. Хлопнула дверца лимузина. Настя не знала, хорошо это или плохо, дрожать ей от страха или светиться от счастья. Хотелось чего-то простого и конкретного.
– Тебя как зовут? – спросила она рыжую.
– Соня, – спокойно ответила та.
– А там кто? – Настя показала в сторону лимузина.
– Там? О, там…
Шаги стали совсем близкими, а потом Настя увидела на земле длинную тень. Потом появился и обладатель этой тени – он выглянул из-за «Волги», увидел двух сидящих возле машины девушек и улыбнулся.
– Вот вы где, – сказал он весело. – Привет, девчонки.
Лицо, улыбка, голос – как три удара острейшим в мире ножом по страховочному тросу альпиниста.
Достаточно было бы и одного.
Тьма и хаос с торжествующими воплями врываются в сознание Насти. Она сползает на бок, ложится щекой на холодную землю, и последние дублоны выпадают из ее куртки.
Пока-пока, жестокий мир.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПАЛАТА НОМЕР НОЛЬ,
ИЛИ ВОСПИТАНИЕ ГЛУПОЙ КУКЛЫ
1
Наконец это случилось, и невыносимо длинный день 6 сентября для меня закончился. Впрочем, под конец было уже совсем неважно, какой сегодня день и какой сейчас месяц. Под конец я забыла не только это, я забыла, сколько минут ехать от кафе «Три сестры» до отметки «шестьдесят девятый километр». Я забыла, как звали Ключника, – а ведь у него было имя…
Но когда я проснулась, то помнила еще меньше. Никто не спешил мне сообщить, где я, почему я здесь, сколько времени я здесь провела… И самое главное – чтобудет дальше.
Однако вокруг меня сновали бессловесные тени, которые всегда тщательно запирали за собой дверь, выходя из моей палаты. Они игнорировали мои вопросы и избегали даже случайной встречи взглядами. Я попыталась найти ответы сама. Решетки на окне намекали, что я опасна для общества. Следы от уколов на коже говорили, что меня пытались лечить. Если я до сих пор лежу здесь – значит, с лечением не задалось.
Я только не помнила момента превращения из здорового и нормального человека в больного, которого стоит надежно изолировать. Я довольно четко помнила свою жизнь – не поминутно, но с той обычной степенью подробности, с какой помнят прожитое все люди. Я помнила, что в мае мне исполнилось девятнадцать, что я кое-как окончила второй курс университета (две тройки и две четверки в весеннюю сессию). Я помнила своих родителей, помнила парня, в которого влюбилась в шестом классе и по которому безответно страдала до начала восьмого. Я вспомнила ссору с Иркой Монаховой, я вспомнила несколько текстов Земфиры, да и мой английский тоже никуда не исчез. Я поднапряглась и даже вспомнила порядок песен на компакте, который мне подарил однокурсник Тушкан. Тушкан сам его составил и «нарезал», обозвав свое творение «Песни для плохого настроения». Тушкан, безусловно, был ботаником и занудой, но в музыке и в плохом настроении он разбирался замечательно. Его компакт состоял из пятнадцати песен, настолько тоскливых, что я никогда не дослушивала диск до конца. Подозреваю, что если все же поднапрячься и прослушать все пятнадцать песен подряд, то останется только пойти и повеситься. Я попросила Тушкана сделать противоядие – «Песни для хорошего настроения», и тот делал его уже полгода, ссылаясь на нехватку достойного материала. В хорошем настроении Тушкан разбирался не так хорошо.
Так вот, все это я помнила. Я не помнила, когда вдруг понадобилось меня закрыть в комнате с зарешеченным окном и с кроватью, привинченной к полу. Хотя, может быть, в этом и заключалась моя болезнь – не помнить главное?
Тут были и свои прелести. Безо всяких усилий я похудела килограммов на пять, еще немного – и можно начинать карьеру в модельном бизнесе. Но пока вместо дизайнерской одежды мне приходилось носить длинную белую ночнушку с синим прямоугольным штампом внизу. Я пыталась разобрать стершиеся буквы – без толку. Но явно не Донна Каран.
Время ползло какой-то бесконечной конвейерной лентой, и оно ползло мимо меня. Я стояла у окна, переминаясь босыми пятками на холодном кафельном полу, и пыталась что-то разглядеть в окно, но скудный пейзаж оставался неподвижным и безлюдным. Он был похож на пустыню, выжженную ядерной войной. Но я не помнила этой войны.
Хотя это не означало, что такой войны не могло быть.
Настя сидела на кровати и ждала, что к ней придет врач, но врач не пришел. Пришли совсем другие люди. И у них было свое мнение насчет ее диагноза.