Поделиться:
День Литературы 138
Шрифт:
Владимир Бондаренко
ТРУБАДУР ИМПЕРИИОб Александре Проханове за последние годы написано столь много, в том числе и мною, что даже неохота сейчас давать ещё одну версию его личности, ещё один анализ его творчества. Хочется не спеша повспоминать, уйти в частности, запечатлеть мгновенья. Но некогда, время мчится, юбилей уже на носу. Моему другу Саше Проханову – 70 лет. Но вот накануне своего юбилея он взял, да и улетел в Никарагуа, тем самым как бы отменяя свой возраст. Впрочем, так и должно быть: где Проханов? – В Никарагуа, не в Куршавели же ему околачиваться, не на Канарах загорать, не на альпийских лугах ловить бабочек. У него и коллекция бабочек необычная – с запахом фронтовой гари. Одну он поймал где-то под Кандагаром, другую – в Кампучии, третью в том же Никарагуа, четвертую в Чечне, и так далее... Нынешняя поездка в Никарагуа – как юбилейный подарок к семидесятилетию от самой судьбы, от собственного Дао. От своего же героического прошлого. Друзья и враги за эти годы его называли по-разному. Идеолог путча, соловей Генштаба, господин Гексоген, последний солдат Империи, нынче молодые в интернете присвоили ему звание прикольного Динозавра. Каждое прозвище по-своему справедливо. За каждым свой серьёзный смысл. Да он и не обижается, на редкость необидчивый человек. Потому, что знает себе цену, самодостаточен. Ему приносишь почитать выловленные из печати очередной фельетон или разгромную статью про него, он читает, и искренне говорит: какие интересные наблюдения. Ему нет дела и времени до личных врагов, ради интересов державы он готов сотрудничать с любым стоящим человеком, какие бы в прошлом у них не были сложные отношения. Но врагов Божьих, врагов своего народа, своей страны не прощает никогда. Прямо-таки библейский человек. У каждого талантливого писателя своя траектория полёта. Кто-то ярко начинает, создаёт свои шедевры в юности, а затем как бы затихает. Кто-то идёт ровным путём, по сумме набирая очки, кто-то своё лучшее оставляет на годы зрелости, как бы предрекая себе долгую жизнь. Я подумал, случись с Прохановым что-то в том возрасте, когда погибли Вампилов или Рубцов, то самых блестящих его произведений мы так бы и не прочли. А жизнью то он жил куда более опасной, как рассказывают очевидцы, сам не раз ходил в атаку, много раз был под обстрелом. Но в этом, он, наверное, близок Эдуарду Лимонову: кому-то дано пройти опаснейшую жизнь для того, чтобы и её отразить в литературе. Мы познакомились и подружились в его индустриальный период. Ещё до его горячих точек. Хотя были уже блестящие репортажи с китайской границы, но больше было скитаний по всем великим стройкам Советского Союза. Период "Кочующей розы". Это было в 1978 году. Значит, дружим уже тридцать лет. Тоже юбилей. Я работал тогда в "Литературной России", Проханов печатал там свои лучшие рассказы. Редко кому от Бога даётся дар живописать не только природу, не только нежные чувства, и даже не только моменты сражений, но и красоту металла, величие инженерных замыслов. Пожалуй, кроме Андрея Платонова моего друга Проханова и не с кем сравнивать. Когда он творил свои поэмы в прозе, посвящённые плавке металла или строительству моста, он завораживал своими метафорами самых утончённых эстетов. Дар поэтизации металла Андрея Платонова он соединял в себе с даром утончённой красоты слова Владимира Набокова. Помню, как-то в самые замшелые брежневские годы в Доме учителя он воспел Владимира Набокова. Он знает наизусть многие стихи поэтов Серебряного века. Впрочем, и в одежде у него всегда был свой стиль. Человек стиля, утончённой формы. Авиационный инженер с поэтическим видением мира. Как-то у меня на посиделках на станции "Правда", где я собирал "сорокалетних", познакомились два выпускника МАИ, сверстники, одногодки: Александр Проханов и Эдуард Успенский. Позже мне Эдуард Успенский сказал: "Из всех твоих "сорокалетних" наиболее интересен, конечно же, Проханов." Думаю, он с юности был неформальным лидером. Ему мало было добиваться только личного успеха, он тянул на свет всё своё поколение. Пробивал в редколлегии журналов и газет, организовывал поездки в соцстраны, рекомендовал в издательства. К нему тянулись все: от Владимира Маканина и Руслана Киреева до Владимира Крупина и Владимира Личутина. Резкий облом произошёл после его первых афганских поездок. Рядом с ним остались только державники. С его лёгкой руки и я объездил Афганистан от Герата до Кандагара. Тоже жаждал видеть живую историю мира. Удивительно, прошли десятилетия, сейчас в Афгане стоят американские войска, наши либералы почему-то не протестуют против такой оккупации, а молодые писатели всех направлений готовы восхищаться прохановской героикой. И Александр Проханов и сегодня остаётся неформальным лидером нашей литературы. Поразительно, но семидесятилетний Проханов, не играя в семнадцатилетнего, стал лидером современной молодой прозы, кумиром для Прилепина, Шаргунова и других. Думаю, сегодня творческим успехам и влиянию Проханова на общество явно завидуют его бывшие друзья из либерального лагеря. Они делали всё, чтобы раздавить Проханова, из разгромных статей можно составить толстенный том, и где это всё? Где полузабытые либералы, и где Проханов? Пятая Империя – это не только название последнего романа Проханова, не только его творческий проект, это реальное будущее России. И я как друг откровенно радуюсь его успехам. Алексндр Проханов по восточному гороскопу – тигр. Согласно его астропрогнозу: "Тигр – это восхитительный парадокс. Мир для него – сцена, на которой он играет. Это яркая личность, первопроходец, который стремится к недостижимому и делает то, чего ещё никто не делал. Он наделён бесподобным артистизмом и упоённо танцует под музыку жизни. Знак Тигра – это отвага, энергия и дерзость. Девиз тигра: без любопытства нет знаний!" Всё так и есть. Оставайся Тигром и дальше...
Александр Бобров
Вдоль солнцевских кварталов криминальных, Церковных и кладбищенских оград Из дальних стран и местностей недальних Ко мне сухие бабочки летят. Средь зимних дач и перелесков марта Они мерцают ярче снегирей. Их собирает человек азарта Меж двух непримиримых лагерей. Превыше всех кремлевских истуканов И прихвостней крылами шелестят, Летят твоей метафорой, Проханов, Литотой и гиперболой летят. Мы никогда не сможем притерпеться К тому, что подло, пошло, тяжело. И легким стуком отзовётся сердце Лимоннице, не взятой под стекло.
Станислав Куняев
Дорогой Саша! Десять лет тому назад, в день твоего шестидесятилетия я посвятил тебе такое стихотворение: Я с тобой, мой друг Александр, Без раздумья – за все таланты! Ты проходишь, как лейтенант, Сквозь толпу, где шипят маркитанты. За спиною Афган и Чечня – Я люблю такую породу! Что ни скажешь – всё у тебя Получается "Слово к народу". Соловей Генштаба, солдат, Мы изгои своей державы, Наша доля – русский штрафбат Да обломки имперской славы. Правит Родиной нетопырь, Вдрызг растерзано наше знамя… Знаю, хочется в монастырь, Но лишь после победы, Саня!.. Много воды утекло с тех пор. Если б я сейчас писал тебе поздравление в стихах, то из стихотворения десятилетней давности оставил бы две первых строфы, а две последних переписал бы по-новому. Конечно, мы не победили в роковой пушкинской борьбе "булата со златом", но и не сдали своих обугленных окопов. Мало того, русские патриоты, пережив и преодолев подлое ельцинское десятилетие, научили власть выговаривать слова "патриотизм", "отечество", "государство"… Думаю, что без нашего "стояния на Угре" и мюнхенская речь президента не прозвучала бы со столь долгожданной исторической убедительностью. Мы вырвались из эпохи, улюлюкавшей нам вслед "нацисты", "русский фашизм", "красно-коричневые", надеюсь, что доживём до нового времени, когда слова "пятая империя", "русский народ", "холм Славы", "русский холокост" войдут в отечественные учебники истории. И в этом обновлении жизни будет частица твоей судьбы, твоего таланта и твоего мужества. С Днём рождения!
Павел Крусанов
В отличие от писателей, пытающихся уловить актуальную тему дня и выгодно сыграть на ней, Проханов никогда не следовал сиюминутной конъюнктуре. Он всегда говорит о том, что сам считает главным. На длинной дистанции такие люди всегда побеждают.
С уважением – Павел КРУСАНОВ |
Татьяна Реброва
*** А.Проханову Жизнь, как проповедь, А притчи не заглядывают В скважины замочные, без крапа Карты притч, а только в звёздах. Брошь Гороскопа: снимешь – пропадёшь! Из блаженных. Бога не выгадывает. Бог не грош.
Валентина Ерофеева
*** Александру Проханову Причудливы восторги пятен Спиральновьющихся кругов, Их лепет мягок и невнятен, Но сетью стянутый улов Богат, насыщен чрезвычайно Полётом бабочки, шмеля Смятеньем круговым. И тайна Руки, вписавшей вензеля Их траекторий, вглубь проросших Вселенной, и объятий душ, Пленённых и неосторожных, Слетевшихся на нежный туш Их вариаций, – столь глубинна И кружит голову века. Благая… И спиралевидна… И высока – сквозь облака... И ускользающе обидна. И возбуждающе близка.
Эдуард Лимонов
БЛАГОРОДНЫЙ САМУРАЙСКИЙ ДУХПоздравляю тебя, Саша, с твоим появлением на свет 70 лет тому назад. Желаю тебе жить ещё так далеко в будущее, пока не надоест самому. Я знаю тебя с бурного революционного 92-ого года, с тех баснословных времён, когда редакция газеты "День" помещалась в здании "Литературной газеты" на Цветном бульваре. То есть я знаю тебя уже 16 лет, что немало для любой судьбы, а уж тем более знать друг друга в нашем опасном Отечестве так долго – редкая удача обоих. Помню, вначале ты смотрел на меня со скептицизмом, был я для тебя "чужеземный дьявол", как говорят китайцы, и "фраер", как говорят старомодные воры, но к началу 21-ого столетия я тебя в себе убедил. А ты за эти годы убедил меня в себе, потому мы смирились с существованием друг друга и смотрим один на другого дружелюбно и со вниманием. Как бы порой ни различались наши сиюминутные пристрастия. За эти годы я видел тебя во все тяжёлые часы для Родины в самом тревожном месте. Всегда. В коридорах осаждённого Белого Дома в 93-ем я тебя видел. Я видел тебя после трагедии, сколачивающим националистов и коммунистов в один блок, ты, не уставая, трудолюбиво сгребал воедино активных русских людей, знакомил их. В поте лица своего перелопачивал тонны человеческой породы, и несомненный успех КПРФ в 90-ые годы, безусловно, следует отнести в значительной мере за счёт твоей кипучей деятельности. Ибо это ты добавил к затасканным догмам КПСС свежую струю национальных идей. Не для многих эта твоя работа была видна, но я-то знаю твои заслуги. До сих пор считаю, что коммунисты КПРФ не сумели воздать тебе должное, по заслугам. Считаю, что если бы спикером Госдумы вместо банального Селезнёва в своё время стал бы ты, судьба России, очень вероятно, сложилась бы иначе. Ты – значительный русский человек конца 20-ого – начала 21-ого века. В независимости от того, в какую рубрику Истории поместят тебя (вполне возможно, что к реакционерам-охранителям), ты будешь там ярко и убедительно. [А я буду глядеть на тебя из другой рубрики…] В последние годы оказалось вдруг, что ты ещё и блестящий полемист, твоей тонкой иронией и язвительностью имею возможность наслаждаться на "Эхо Москвы" каждую среду. В Великобритании 19 столетия эта элегантная роль называлась conversati-onalist, и ярчайшим "собеседователем" был Оскар Уальд. Думаю, ты не хуже (за исключением тех случаев, когда тебе вздумывается вдруг защищать всякую тусклую сволочь). Кажется, в "Афише" я видел недавно твою фотографию, где тебя изуродовали (намеренно) так, что ты похож на бронзовый бюст самого себя. Не знаю, что фотограф желал этим жестом сказать, но я тебя вижу этим бронзовым бюстом, выполненным в манере нашей Великой Родины СССР. Мы там оба с тобой родились, и храни, пожалуйста, всегда её суровые и строгие привычки, её благородный самурайский дух.
Твой Эдуард ЛИМОНОВ |
Сергей Шаргунов
ААПМоё поздравление Проханову будет, возможно, нагловато, зато искренне, от души. Если перефразировать высказывание Горького о Ленине, то Проханов весь в словах, как рыба в чешуе. В собственных устных и письменных словах, в словах о нём... О Проханове почему-то всегда приятно и весело говорить и писать. Проханов любовно произносит иностранные, щёлкающие, как птичьи клювы, выражения и при этом рисует русский лубок. Что не случайно. Хоть Проханов и красноречив, златоречив, красно-коричневоречив, за обильной патетикой его выступлений и толщиной страниц его книг бьётся синицей минимализм, вертится какое-то одно нежное детское словечко. Может быть, это слово "мама". Может быть, "кис-кис". Может быть, "пис-пис". Внутри Проханова – наив. У наива свои пути. Наив может быть капризен, циничен, обманчиво романтичен… Но наив – это такая религия "Я". Это взгляд младенца. Проханов и в свои семьдесят – дитя, с детской простотой и энергичностью, а его богатство словами лишь детская попытка прикрыть, закутать шумом абсолютную свою детскость. Он – римлянин. Римский тип писателя. Таким был Катаев. Острый эгоцентризм и чрезвычайный эстетизм. И одновременно системный лоск. Дети тоже, как правило, эгоцентричны, любят себя, но и системны, держатся за всё сильное и крупное, что помогает в потоке жизни, и эстетичны, видят мир, как цветную летнюю кинопленку. Проханов чудаковат в идеализировании государства: тут и маньячное горение, намерение верить, даже если абсурдно, и авангардистский приём – выбирать консервативное как жест эпатажа. Объявить серое и плоское – броским и колючим. Почему был политизирован Луи-Селин? Что он искал в Виши? На самом деле, государство – это удобный псевдоним "я", почти по Людовику, когда человеческое так легко преодолевать, ссылаясь на более важную "райскую" ценность. Проханов говорит: "Империя", а подразумевает себя. Почему Проханов, явно неугомонный, с особым мужеством отшвыривая издержки репутации, затеивает новые и новые политические миры, утром посылая воздушный поцелуй узнику Краснокаменска, а вечером благословляя его надсмотрщика? Потому что желает быть на плаву, наслаждаться мощным океаническим актуальным течением, которое несёт и держит его, тяжелого хана-рыбу. И обжигает пузырьками шампанского… Желает не отставать от стремительной истории. Это каприз, это мучительный выбор, это странный героизм – жить именно так. Это свобода, которая дана художнику по праву. Проханов патриот. Но настолько оригинальный, что все политические артефакты под чарами его толкований перестают быть КПСС, ГКЧП, ФНС, РНЕ, КПРФ, "Юкосом", "Родиной", АП, и преображаются в литературные величины. Изначально заданные структуры со своими шершавыми аббревиатурами, оживлённые фантазией писателя, вдруг начинают заманчиво искрить, будто самостоятельные художественные персонажи. Буква А лягает ножкой букву П. Проханов и сам аббревиатура – ААП, что вероятно следует безумно расшифровывать как Арганизация Асвабаждения Палестины. Поздравляя юбиляра ("юбиляр" – румяное слово, которое нужно произносить с воздыханием и нажимом), позволю себе коснуться лишь некоторых, первых страниц нашего знакомства… В официозе Проханов легализовался летом 2002-го. Годами его не замечали ТВ и радио. Один раз его секунд на десять включили по "Эхо Москвы": "Вас вздёрнут на фонарях!" А я замечал, он выворачивал нутро, тогда, в те времена, когда его огненная, со скрежетом зубовным проповедь звучала не с амвона, не с экрана, а из сырого и глухого подпола, из-под досок – слепые буквицы на серенькой бумаге. В тринадцать лет я принёс ему в газету стихотворение, которое длинно называлось "Любовавшимся на расстрел Дома Советов", а начиналось так: "В чёрные кольца заключена, / Челюстью сытою двигая, / Дымом тлетворным встает ото сна, / Чернь выползает безликая…" Проханов сидел в маленьком кабинете с какой-то светловолосой. Я уронил бумагу, подцепил с пола, и положил на стол. Проханов лукаво переводил яркие глаза с меня на даму, он больше работал на даму, мол, смотри: Гавроши ко мне бегают. Дама восхищённо смотрела бирюзовыми пуговицами глаз, мол, ну и жизнь у тебя, Саша. Стишок напечатали. Я пришёл за причитавшимися несколькими экземплярами газеты. И опять столкнулся с её редактором. Он ждал кого-то на улице, вертел в пальцах деревянные бесцветные чётки, задумчиво напевал, глядя на бегущие машины с их газовым дымом, будто на волны в морском тумане. "Бессаме, бессаме мучо", – напевал он. Он был необъяснимо приятен – оливковолицый, носатый, в весёлых крапинах родинок, с чёрными патлами, в салатовой рубахе без рукавов. А в 2002-м году ему за роман вдруг дали премию "Нацбест". Началась легализация Проханова со статьи Льва Пирогова "Всё у них получится" в "Независимой газете". – Я сказала Пирогову – от вашей статьи дурно пахнет, – делилась со мной, корчась щекой и злобно горбясь, старуха-драматургиня. А она была не одна! Это был целый хор литераторов, у которых крышу снесло от того, что крышка погреба поднимается, и ААП высунулся и лезет из холодной гнилой темницы, куда его заточили в компанию к прорастающим картофелю и луку. О, срам и ужас, молодые "цивилы" поднимают крышку, вытаскивают под свет и в тепло продрогшего мужика с бешеным карнавальным огнём в щелях глаз… Летом 2002-го я с Прохановым напился пивом в Саратове в первый день суда над Лимоновым. Судебное заседание кончилось. – Присядь, Серёжа, – выдохнул Проханов. Измаявшись духотой, он отдыхал в коридоре, на скамье. – Что ты последнее написал? Я достал из сумки и показал ему розово заляпанную убитой мошкой голубенькую обложку "Нового Мира": – Вообще-то, у меня единственный номер остался… – Давай, давай, давай, – Проханов генеральским движением сгрёб журнал и похоронил в чемодан, щёлкнул замок. По саратовскому пеклу, выбирая тенистые территории, мы спешили пить пиво. Залезли под навес кафе. Выдули каждый пяток кружек, заедая шашлыками и вкусным салатом – помидоры со сметаной. – Нынешняя власть – это змий искуситель, – сообщал писатель со страстью и присвистом. – Это имитация патриотического оргазма… У него был распаренный пророческий лик, глаза расширились, во рту, как фонарик правды, горел золотой зуб. Александр Андреевич, мне жалко, что революция закончилась. Мне жалко, что мы уже не стоим с вами на грузовике над возбуждённой морозной площадью в Воронеже в день вашего рождения, когда зрение обжигает море жёлтых и красных флагов. В отсутствии оппозиции каждый делает свой сложный выбор. Я сам не знаю, что делать в политике, когда политики нет, а есть бизнес и предельное оттирание всех самостоятельных людей от рычагов истории. Мне жалко, что весь тот экзотический и чудесный пафос вольнодумства, который выплескивали вы последние годы, вынужденно сменился славословием "имперских проблесковых маячков", подмигивающих нам с крыш пролетающих мерсов сотрудников АО "Старая площадь". Но есть литература. Книги. Язык. Метафоры. Сочные краски. Конспирологические фабулы и гротескные сцены. Вы очень талантливый человек. Безусловное явление. Здоровья Вам, долголетия и радости.
Захар Прилепин
ВОСПОМИНАНИЕ о ЧУДЕПроза Проханова – одно из самых главных моих личных потрясений. Не только литературных, но – духовных, судьбоносных. История знакомства с его книгами запомнилась мне в самых малых деталях – и все эти детали дороги и важны. Я помню запах страниц, помню вес каждой книги в моей ладони, помню шрифты и обложки. Так всю жизнь помнятся навек очаровавшие тебя минуты детства, или минуты товарищества, или минуты любви. Первая книжка Проханова попала мне в руки в магазине "Букинист", в самые махровые 90-е годы. То были времена, о которых иные современные читатели Проханова и не догадываются – романы его в течении почти десяти лет можно было раздобыть разве что в редакции газеты "Завтра". В книжные магазины они допущены не были ни под каким видом. "Майн Кампф" было найти куда проще. И вот, разрывая букинистические завалы, я обнаружил книгу "Горящие сады", 84-го года издания. Там было три прохановских романа: в последние годы их не раз переиздавали, нынче они вошли в семикнижие о разведчике Белосельцеве, уже под другими названиями и переработанные. Но в тот давний (осенний, замечу к слову) день это была радостная находка, редкая. О самом Проханове тогда я слышал крайне мало: лет мне было немногим за двадцать, а в том университете, где я отучился, фамилия его не звучала ни разу, ни на каком спецкурсе. Историю путча и расстрела Дома Советов я не знал тогда в деталях – тем более, в тех деталях, что касались Проханова; а газету "Завтра" читал лишь тогда, когда она попадалась в руки. Её в те времена тоже, надо сказать, не продавали в киосках. Да и сам факт её издания казался просто диким. Чего-чего, а ощущение жизни на оккупированной территории не покидало меня с юности. И вот на захваченной и оболганной земле, в стране, которую у нас отобрали, живёт человек, который смеет буквально в лицо упырям орать, что они упыри. Найденную в "Букинисте" книгу, я начал читать с некоторым предубеждением: ну не может быть в мире хорошего писателя, вовсе мне не известного, о котором в университетах не говорят и в журналах не поминают. Не помню уже на какой странице одного из романов, я вдруг остановился и сообщил своей любимой: "Ты не представляешь, но это просто замечательно... Надо же..." Спустя несколько дней я заказал в редакции газеты "Завтра" все книги Проханова, которые у них были. Тогда наш край настигло редкое, роскошное, кипящее великорусское лето, и посылка пришла ко мне всего за день до семейного отъезда в нашу деревню на реке Керженец. Полученные книги я бережно сложил в машину, и вскоре мы уже грелись в белых песках: жена, старший сын и книги Проханова. Первым я выбрал к чтению сборник "Война с Востока". Взволнованно держа в руках этот восхитительный, белолобый том, огромный, но лёгкий, с отличными иллюстрациями Геннадия Животова, я полюбил писателя Проханова уже окончательно и пожизненно. Там был роман "Дворец" и сборник новелл "Третий тост", которые я по сей день, наряду с книгой "Надпись", считаю вершинами, достигнутыми Прохановым. (Он стоит на этих вершинах – мужественный, величественный, упрямый, и есть основания предполагать, что столь же высоко удалось попасть немногим). Завершал сборник новый вариант того романа, что я уже прочёл в сборнике "Горящие сады". В "Горящих садах" он назывался "Дерево в центре Кабула", в "Войне с Востока" – "Сон о Кабуле". Какой жар я испытал, пока жил с этой книгой, какую жуть, какую жалость! Какое ощущение чуда. С тех пор уже второе десятилетие пошло, как я, можно сказать, с Прохановым не расстаюсь. Он, безусловно, долгое время и не подозревал о моём существовании, зато я его жизни радовался ежедневно, безусловно, искренне, по-детски, по-сыновьи. "Красно-коричневый", "Чеченский блюз" и "Идущие в ночи" (все три – высокие, в ярких, красных обложках) я тоже купил в редакции газеты "Завтра". "Кочующую розу", "Время полдень" и "Место действия" нашёл у столичных букинистов. Романы "Шестьсот лет после битвы" и "Ангел пролетел" удивительным образом обнаружил на книжных развалах в Олимпийском. "Вечный город" и "Рисунки баталиста" раздобыл в Сети. И каждый раз это был праздник. Когда книжки Проханова приходили ко мне по почте, я рвал упаковки прямо в помещении почтамта, и выходил на улицу, уже начиная читать первые строки. А потом, в начале "нулевых", жахнул, грохнул и полыхнул "Господин Гексоген" – взявший с боем "Нацбест", стремительно проданный тиражом в сто тысяч экземпляров (и продающийся до сих пор), – и началась новая история. Проханов стал, что греха таить, звездой: такой лохматой, грузной, с пышной гривой, обдающей то холодом, то жаром. Он заслужил этот жирный, отекающий маслом, громокипящий кусок славы: бесконечные интервью, обожание прессы, многочисленные переиздания, выход в иной год сразу десятка книг, на что издатели не пойдут даже в случае, скажем, с Василием Аксеновым – не говоря об иных литераторах, что властвовали в русской прозе всего десятилетие назад, пока самое имя Проханова было, как казалось, навек погребено. Пожалуй, с выходом "Господина Гексогена" наступила третья писательская жизнь Проханова. Первой стала – советская; второй была – катакомбная, полузапретная; а третья – вот нынешняя. Благодаря бурной славе "Господина Гексогена", переиздали первый волшебный сборник рассказов "Иду в путь мой" (правда, не целиком) и "Третий тост" (отчего-то потеряв при этом рассказ "Знак девы"). Следом, мощная, по-прохановски совмещающая в себе надрыв и пересмешничество, прозвучала "Крейсерова соната". И затем ещё два ещё более важных романа. Есть сильные художники, которые, тем не менее, никак не могут сделать некую подводящую итоги, главную свою книгу. Проханов относится совсем к иному типу. Итоговым в его творчестве были и "Вечный город", и "Последний солдат Империи", и тот самый "Господин Гексоген". Но самый страшный и точный аккорд прозвучал в 2005 году, когда вышли романы "Политолог" и "Надпись". Первая вещь неумолимо свидетельствовала о том, что Проханов куда более успешный и куда более природный постмодернист, чем все те, кто годами кружились под ногами русской литературы. Второй книгой он воздвиг себе монумент – как писатель классический, с безупречным слухом и суровым зрением. Мне иногда кажется, что после тех слов, что главный герой "Надписи" прочёл, облетая мистическую башню, – а там было написано: "Россия вечная, Бог есть, ты умрёшь", – вот после этого откровения, можно было уже ничего и не говорить больше. Тем более, что "Надпись" была двадцатым романом Проханова: а я питаю некоторую слабость к ровным числам. Но теперь у Проханова уже 22 романа. Впрочем, и это не столь много, как кажется иным его недображелателям. Александр Дюма, к примеру, написал 53 романа, Жюль Верн – более 80, наследие хоть Льва Николаевича Толстого, хоть Алексея Николаевича, хоть Лескова, хоть Горького – никак не меньше наследия Проханова. Я бы ещё вспомнил два, казалось бы, далёких друг от друга имени – весьма плодовитого Киплинга и не менее плодовитого Юлиана Семёнова. Дело в том, что и автора цикла романов об Исаеве-Штирлице, и Проханова называли в разные времена "советским Киплингом". У Семёнова и Проханова даже биографии внешне схожи, – оба объездили полмира, оба написали десятки книг (Семёнов, кстати, автор 26 романов). Причём, поверхностно определяя жанр этих книг, можно назвать большинство романов Семёнова и многие романы Проханова "политическими детективами". Им обоим завидовали не столь удачливые собратья по перу. О том и о другом ходили слухи, что они – агенты КГБ. С Семёновым даже не здоровались Анатолий Рыбаков и Григорий Бакланов – подозревали и презирали. Они же, но позже, не здоровались с Прохановым. Не знаю, как сейчас на сравнение с Киплингом (или с Семёновым) реагирует сам Проханов, но можно сказать, что, явно проигрывая Семёнову в советские времена в популярности, сейчас он его обыграл. И не только по степени известности. Тут дело в другом. Семёнов свою судьбу разведчика, милитариста, имперца, "советского Киплинга" не доиграл до финала, и даже обрушил, в известной степени приняв сторону лавочников, которых так презирал всю жизнь. В итоге, он не нужен ни лавочникам (которых нервно потряхивает от самого слова "Империя"), ни тем, кто лавочников презирает. А Проханов судьбу свою делал твёрдо, упрямо и последовательно: за что и вознаграждён ныне. Критики Проханова со временем забудутся и рассеются: просто потому, что всякий разумный и чуждый литературным склокам читатель прекрасно поймёт, читая Проханова: вот это настоящее. Проханов, хотя и злоупотребляет иногда несколькими однотипными и патетичными приёмами, умеет, по сути, всё, что должно уметь большому писателю. Он начинал как писатель деревни, чёрной земли, русской почвы – и его книжка "Иду в путь мой" имеет все права войти в антологию лучшей деревенской прозы, где уже вписаны имена Абрамова, Белова, Екимова, Личутина, Распутина. Это пожизненное знание русской природы и сердечная любовь к ней периодически даёт о себе знать в более поздних вещах Проханова – скажем, в гениальной сцене сбора грибов в "Последнем солдата Империи". Пришвин бы благоговейно шляпу приподнял, читая эту сцену. Проханов тогда ещё услышал русскую речь, увидел лица деревенских вдов и понял русский характер во всей его достоевской неоднозначности. В том стародавнем споре, когда Шукшин обвинял Проханова в неоправданной и упрямой жестокости героев одного его раннего рассказа, я, безусловно, на стороне Проханова. Проханов умеет описывать не только своё альтер-эго, но и замечательно создаёт целые галереи самых разнообразных характеров: как легко различимы десятки лиц в романе "Шестьсот лет после битвы", как хороши, нарисованные с чеховской чёткостью, портреты офицеров во "Дворце". С "Дворцом" Проханов на всех основаниях попадает и в антологию русской военной прозы: где палит тушинская батарея Толстого, где переживают приступы ужаса герои Гаршина, где воюют свою страшную войну солдаты и офицеры Виктора Астафьева, Юрия Бондарева, Евгения Носова. Проханов, как никто, умеет описывать движение, стремительность жизни и смерти, кровавый хаос, раздрай и раздор – любая его военная вещь тому порукой. И он же, как никто иной, работает со статикой – а кто ещё, кроме Проханова, сможет увлекательно описывать человеческий мозг на шести страницах? Важно, что Проханов способен научить не только тем, что получается у него, как ни у кого другого, – даже его ошибки и самоповторы пригодятся в любой литературной мастерской: и все они мне дороги, признаюсь. Как читатель, переживавший долгое время о судьбе книг Проханова куда больше, чем о судьбе книг своих, я очень надеюсь, что в нынешнем году переиздадут и первый роман Проханова "Кочующая роза" (написан, между прочим, в 75-м году – мой ровесник), и давно не переиздававшийся сборник рассказов и повестей "Желтеет трава", и сильнейшую дилогию "Шестьсот лет после битвы" и "Ангел пролетел". Сделают, наконец, самый полный том "Войны с Востока" – огромную, масштабную, несравненную панораму афганской войны из трёх романов "Дворец", "Рисунки баталиста", "Сон о Кабуле", сборника новелл "Третий
ХРОНИКА
ХРОНИКА ПИСАТЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ
No: 02(138) ВОЗВРАЩЕНИЕ "ТИХОГО ДОНА" Ещё один сокрушительный (и, хочется верить, – последний) удар по тем, кто не устаёт обвинять Михаила Александровича Шолохова в плагиате, был нанесён недавно при многочисленном стечении государственных деятелей, писателей, учёных и прессы в стенах Российской государственной библиотеки, где состоялось торжественное вручение факсимильного издания текста рукописи 1-й и 2-й книг бессмертного романа Шолохова "Тихий Дон", найденной и выкупленной у её временных владельцев. Директор РГБ Виктор Фёдоров представил собравшимся оригинал номера журнала "Октябрь" за 1928 год, в котором впервые увидели свет начальные главы "Тихого Дона". Председатель международного Шолоховского комитета Виктор Черномырдин, передавая в дар библиотеке факсимильное издание рукописи, с присущим ему остроумием попросил присутствующих на церемонии писателей не терять оригиналы своих произведений, чтобы в будущем их не постигла трагическая судьба рукописи великого романа Шолохова. Первый секретарь исполкома международного сообщества писательских союзов Феликс Кузнецов, приложивший немало усилий для того, чтобы рукопись "Тихого Дона" была выкуплена у её хранителей, с горечью говорил о том, насколько трагична судьба Шолохова, которому пришлось уйти из жизни оклеветанным. И вот теперь, наконец, 150 экземпляров факсимильного издания рукописи, каждый из которых стоит несколько тысяч долларов, будут разосланы в ведущие библиотеки России и мира, а 100 экземпляров переданы российской академии наук. О своём отношении к знаменательному событию говорил чрезвычайный и полномочный посол Украины в РФ Олег Дёмин, слова о непреходящем значении творчества Шолохова для читателей сегодняшней России произнёс сопредседатель международного Шолоховского комитета, председатель правления Союза писателей России Валерий Ганичев. Среди выступавших были также украинский поэт Иван Драч, лауреат государственной премии Украины Александр Сизоненко, внучка Михаила Шолохова Мария и другие. Префект Юго-Восточного округа Москвы Владимир Зотов, благодаря которому в столице был установлен первый памятник автору "Тихого Дона", рассказал о ежегодном фестивале "Шолоховская весна", в котором участвуют более 2,5 тысяч коллективов, а также о том, что имя Михаила Александровича носят сегодня находящиеся на территории округа казачий кадетский корпус и педагогический университет. НА СМЕРТЬ ПОЭТА Ушёл из жизни Станислав Александрович Золотцев. Сердце поэта разорвалось, выплеснув в мир океан нерастраченной творческой силы, любви и муки... Да, его любовь к России, к Родине, была для него мукой, его крестным путём, неизбывной сердечной кручиной. Ни на миг он не мог забыть, что "за нами века и века / трудов и науки, / славянского света река, / и дети, и внуки, / и предков святых имена, / и храмы святые. / За нами родная страна. / За нами – Россия". И нам он не позволял об этом забыть, постоянно напоминая в своих стихах и прозе: "За нами – Россия"! Он готов был биться за неё до последней капли сил, и бился... Без оглядки на то, есть ли кто рядом… Как последний воин… Он жил в Великой стране, не умел и не хотел жить в иной, униженной, разрушенной смутой и насильем. И ни на миг не переставал верить в её грядущее возрождение и рассвет: "Возродись, Отечество моё, / наша неделимая Россия! / Не поправ собою никого, / оставайся Русью Православной. / Веры предков корень вековой / да пребудет нашей сутью главной..." Он был верным, искренним сыном своего Отечества, плотью от плоти его тысячелетнего родового древа. "Я русский, – говорил он о себе. – Русский не потому, что так написано в неких бумагах с гербовыми печатями... А потому, что я останусь им и тогда, когда меня уже не будет в живых. Потому, что я на этой земле буду жить всегда..." Да, русский человек не умеет жить вне предчувствия смерти, как не умет жить вне любви к родной земле, к родным святыням. Эта-то любовь и даёт ему право верить в ответную любовь; право считать, что "я на этой земле буду жить всегда..." Великое право и неотъемлемое. И всё равно больно, всё равно сердце саднит. Ушёл Станислав Александрович Золотцев... Разум ещё не может вместить этой утраты, объять её, поверить, что под бездонным куполом великого русского неба не зазвучит более его живой голос. Но голос его поэзии, как органичная часть этого мира, останется с нами навсегда. И в этом – жизнеутверждающее утешение. В конце концов, он сам обещал: "Давайте встретимся в мире любви, / в краю добра и в державе приязни, / где не отыщешь, хоть век проживи, / ни перед кем, кроме Бога, боязни". Он обещал и надеялся на эту встречу. Пускай даже не здесь и не сейчас, а в том лучшем – горнем мире. Он всё время верил в лучшее. И мы должны в него верить! Во святом крещении Станислав Александрович Золотцев получил христианское имя Николай. С таким именем мы и проводили его в последний путь, отдав ему последний поклон. Да упокоит Господь раба Божия Николая в селениях праведников!Игорь Смолькин, от имени писателей Псковской земли |
Екатерина Прилепина, руководитель пресс-службы КРО СП России |
Сергей КОТЬКАЛО, секретарь СП России |
Валерий Тихонов, зам. главного редактора журнала "Барнаул". |
Владимир Яранцев, критик |
Комментарии:
Популярные книги
Обыкновенные ведьмы средней полосы 2
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга VII
7. Кодекс Охотника
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
4.75
рейтинг книги
Сиротка 4
4. Сиротка
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
6.00
рейтинг книги
Сердце Дракона. Том 9
9. Сердце дракона
Фантастика:
фэнтези
героическая фантастика
боевая фантастика
7.69
рейтинг книги
Возмездие
4. О чем молчат могилы
Фантастика:
фэнтези
7.47
рейтинг книги
Газлайтер. Том 16
16. История Телепата
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Генерал Скала и ученица
2. Генерал Скала и Лидия
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
6.30
рейтинг книги
На границе империй. Том 7. Часть 4
Вселенная EVE Online
Фантастика:
боевая фантастика
космическая фантастика
5.00
рейтинг книги
Безумный Макс. Поручик Империи
1. Безумный Макс
Фантастика:
героическая фантастика
альтернативная история
7.64
рейтинг книги
Проект ’Погружение’. Том 1
1. Проект ’Погружение’
Фантастика:
фэнтези
рпг
постапокалипсис
5.00
рейтинг книги
Sos! Мой босс кровосос!
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Измена. Верни мне мою жизнь
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Виконт. Книга 4. Колонист
Псевдоним `Испанец`
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
7.50
рейтинг книги
Девочка-яд
2. Молодые, горячие, влюбленные
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00