День мертвых тел
Шрифт:
Глава 3
Выспавшись в самолете и оказавшись в небольшом, но довольно оживленном аэропорту, Гуров почти поднес к уху телефон, чтобы вызвать такси. Остановило его возникшее перед еще не окрепшим со сна внутренним взором лицо Крячко, который ехидно изрекал: «Бери такси, Лев. Не смотри на аборигенов, избегай местной еды и достопримечательностей. Сразу в квартиру, в душ и за дело! Работать, работать и еще раз работать! Учиться чувствовать жизнь вредно, а отдыхать и вовсе опасно. Привези мне из страны заморской в качестве сувенира банку своего трудового пота. Триста миллилитров». Гуров поморщился
Так ли ему необходимо прямо сейчас оказаться в тесной квартирке на улице того самого Ульянова? Вон там незнакомые, но явно дружелюбного вида ребята грузятся в машину. Может, они подбросят его до города? Ребята попутчику обрадовались, но заявили, что до самого Онейска не доедут, ибо не сумели снять жилье и квартировать станут в пригороде. Что не беда, ведь там проходит железная дорога, и «симпатичный, к сожалению, женатый журналист» запросто сумеет преодолеть остаток пути за неполный час на электричке.
В машине было тесно, по-студенчески бестолково и беспечно. Гуров решил назваться журналистом, здраво рассудив, что полковнику УГРО эти общительные парни и девушки будут рады гораздо меньше. За окнами занимался медово-розовый рассвет. Они пили горячий кофе, разлитый из термоса, и смеялись над кошкой Лялей, которая, не находя себе места, ходила по салону, мяукала и смотрела на общее веселье с осуждением.
Попрощавшись с Леной, Катей, Виталей, Антоном и Маратом и чувствуя себя несколько оглушенным от переизбытка неформального общения и информации – бесполезной, но приятной, – Гуров пересел в электричку. Когда он в последний раз, никуда особо не торопясь, ехал в ней? Возможно, никогда.
Оказалось, что вдали от столичной сутолоки и спешки еще бывают они – полупустые вагоны с лакированными деревянными скамьями, на которых танцует солнечный свет вперемежку со стремительными тенями проносящихся мимо столбов электропередачи. И ездят в них еще ничем не раздраженные улыбчивые бабушки в косынках с клетчатыми сумками на колесиках и дедушки в очках с толстыми линзами – с каждым из них можно неспешно побеседовать, появись такое желание.
Гуров оплатил проезд и полакомился чебуреком, которым его угостили бесплатно. Молодежи в вагоне, как и на самой остановке, почти не было, но бунтарский дух лета и свободы плотно обосновался и здесь. Полковник не усидел. Прошелся по поезду от головы до хвоста: на скамьях и стенах, перекрывая обычные для публичных мест надписи, в изобилии присутствовали рисунки, выполненные на недурном уровне. Их основным мотивом служили ангельские крылья, звенья разорванных цепей и в целом торжество добра над злом.
Судя по автографам авторов, росписи сии появились не раньше, чем в начале этого месяца. В признаниях с большим отрывом доминировало незнакомое славянскому уху имя Аджей. Любили его, судя по всему, в равной степени поклонники обоих полов – возвышенно, благоговейно, платонически. В одном из тамбуров Гуров обнаружил настоящий иконостас. Он счел бы, что на дверях, потолке и стенах, перекрывая окна, изображен кумир девичьих грез, единый в трех лицах, если бы не запомнил эти же черты на других менее впечатляющих поверхностях.
И правда: одинокий, явно всеми брошенный подросток – агрессивный рок-идол в стиле «Героиновый шик» – и отринувший скверну, умиротворенно улыбающийся молодой мужчина, в чьи раскрытые объятия должны были заходить пассажиры, на поверку оказался одним и тем же человеком. Гуров даже сделал несколько снимков на камеру телефона, больше для того, чтобы показать Марии, чем себе на память. Выкинуть из головы столь яркий образ было непросто. Аджей – а это был, судя по всему, он – обладал ангельски правильными чертами лица, широкой немного хищной улыбкой, прозрачными глазами и темными бровями, вступающими в решительный контраст с копной белоснежных волос.
В тамбур вошел и остановился лицом к окну, не затронутому народной любовью к неизвестному блондину, парень в жилете с нашивками кондуктора. Гуров обратился к нему:
– Здравствуйте. Извините, пожалуйста, я только сегодня приехал и не знаю местных традиций. Этот парень, который везде здесь нарисован, он кто? Сын мэра? Он что-то для города сделал особенное? За что такое поклонение?
Кондуктор с прозаическим именем Алексей, если верить бейджу на груди, скучающе покосился через плечо на роспись и ответил:
– Этот-то? Да он никто. Просто родился здесь, в Онейске. И не традиция это вовсе. Если этот бардак станет традицией, я уволюсь. Картинки эти мы смоем и закрасим, как только закончится туристический сезон. Это сейчас они… Настроение людям создают. Наверное.
Парень хмыкнул, покачал головой, неодобрительно окинув взглядом настенную живопись, и повернулся к дверям, из которых пришел. Гуров, помня о том, что сейчас он журналист в отпуске, а не полковник на задании, настаивать на продолжении разговора не стал, направившись в свой вагон. Когда тяжелые створки почти сомкнулись, до него снова долетел голос Алексея:
– Скоро конечная, в городе еще и не на такое посмотрите. И – написан. А не нарисован.
Гуров удивился и придержал дверь.
– Простите, не понимаю.
– Нужно говорить: «Картина написана», а не «Картина нарисована», – будто нехотя пояснил кондуктор. – Просто запомните. Спасибо мне скажете потом. А то вас эти маратели стен с костями съедят.
Гуров улыбнулся и к сведению принял. Все вокруг было интересно, освежающе ново. Насупленный Алексей оказался прав. Выйдя на конечной, Гуров обнаружил, что одноэтажный, с патриархальными колоннами, вокзал Онейска, по замыслу строителей яично-коричневый, выглядел так, будто вокруг него неоднократно взрывались если не заводы, то мастерские по производству ярких красок. Порывистые, свободные линии, четкие контуры стилизованных до нечитаемости шрифтов и глубокие тени, резко очерченные черным.
Память подсказала слово, которое Гуров знал, но в жизни его использовать ему никак не доводилось. Он не заметил, как произнес его вслух:
– Граффити.
– Да надоели хуже горькой редьки со своими «графиками»! Понаехали, спасения от них нету…
– Извините?
Старушка, так похожая на тех, с которыми по соседству Гуров уютно ехал последний час, зло сверкая глазами в сторону обновленного вокзала, на него даже не взглянула, радуясь возможности выплеснуть негодование:
– Будто своих алкоголиков мало. Едут же и едут, красят, портят – и ведь не остановит их никто. Раньше хоть понятно было, что нарисовано на стене! Вот пьют люди кефир или чай и рисуют работниц в полях или колосья. Или реку! А тут сразу видно: наркоман каждый второй, Сталина на них нет… Молодой человек, купите пирожок? С яблоками, смородиной или с луком и яйцом, если сладкие не любите. Горячие, румяные, только испекла, не остыли еще!