День пламенеет
Шрифт:
В следующий раз, при встрече, она гневно и с презрением отвернулась от него. А потом пришла к нему просить прощения и намекнула на какого-то человека, где-то, когда-то, — она стала объяснять, — который бросил ее, не хотел с ней больше жить. Она говорила откровенно, но несвязно, и он понял только, что это событие случилось несколько лет назад. И еще он понял, что она любила этого человека.
Вот она — эта любовь! Она причиняла мучение. Она — страшнее мороза или голода. Все женщины были очень славными и симпатичными, на них приятно было смотреть, но вместе с ними приходило то, что называлось любовью. И любовь иссушала их до костей, они теряли рассудок, и никогда нельзя было предсказать, что сделают они через минуту. Эта Фреда была великолепной женщиной — женщиной красивой и неглупой; но пришла любовь — и все ей в мире опостылело; любовь загнала ее в Клондайк, побудила покончить с собой и возненавидеть человека, спасшего ей жизнь.
До сей поры он избежал любви так же, как избежал оспы; любовь — не выдумка; она действительно существует — не менее заразительная, чем оспа, и еще более опасная. Она заставляла мужчин и женщин совершать ужасные и безрассудные вещи. Она походила на белую горячку; нет, была страшней горячки. И он, Пламенный, рискует ею заразиться, а тогда и он будет болеть так же, как и все. Это было безумие, страшное и заразительное. Несколько молодых людей сходили с ума по Фреде. Все они хотели на ней жениться. А она сходила с ума по какому-то человеку, жившему там — за горами, и не хотела иметь с ними никакого дела.
Но кто привел его действительно в ужас — это Мадонна. Как-то утром она была найдена мертвой в своей хижине. Она покончила с собой выстрелом в голову и не оставила никакой записки, никакого объяснения. Потом пошли толки. Какой-то остряк, выражая общественное мнение, бросил, что ей «пламя обожгло крылья». Иными словами — она будто бы покончила с собой из-за него, Пламенного. Все так говорили. Корреспонденты оповестили об этом случае, и еще раз Пламенный — Король Клондайка — вызвал сенсацию, появившись в воскресных приложениях газет Соединенных Штатов. Мадонна изменилась к лучшему, говорили все, — и это была правда. Она никогда не посещала Доусон-Сити. Приехав из Сёркл, она стала зарабатывать себе на жизнь стиркой. Затем купила себе швейную машину и стала шить тиковые парки, теплые шапки из оленьего меха. Позже она поступила конторщицей в первый юконский банк. Все это и еще многое другое было известно, но все соглашались, что Пламенный неповинен в ее безвременной кончине, хотя она покончила с собой из-за него.
Хуже всего для Пламенного было сознавать, что все это правда. Всю жизнь он будет вспоминать ту ночь, когда видел ее в последний раз. Тогда ничто не остановило его внимания, но теперь его мучила каждая подробность этой последней встречи. В свете трагического события он мог понять все: ее спокойствие, ту тихую уверенность, словно все мучительные вопросы жизни сгладились и исчезли, какую-то нежность во всем, что она делала и говорила, — нежность почти материнскую. Он вспомнил, как она смотрела на него, как она смеялась, когда он рассказывал о неудаче Мики Долэна с заявкой на Скукум-Гельч. Смех у нее был веселый, но ему не хватало прежней заразительности. Она не казалась серьезной или подавленной; напротив, она выглядела довольной и успокоенной. Она его одурачила. Каким он, однако, был дураком! В ту ночь он даже подумал, что чувство ее к нему прошло, и эта мысль его порадовала; он даже размечтался о будущей их дружбе, когда устранится с пути эта надоедливая любовь.
А потом он стоял в дверях с шапкой в руке и прощался. Тогда она наклонилась к его руке и поцеловала ее, а ему стало смешно и неловко. Он чувствовал себя дураком, но сейчас он содрогался, вспоминая об этом, и снова ощущал прикосновение ее губ к своей руке. Она прощалась, прощалась навеки, а он ничего не подозревал. Именно в тот момент, хладнокровно и обдуманно, как делала она все, она решила умереть. Если б он только знал! Сам не затронутый этой заразительной болезнью, он тем не менее женился бы на ней, если бы только почуял, что она задумала. Но он знал ее непреклонную гордость. Ни за что она не приняла бы от него согласия на брак, данного им только из человеколюбия. В конце концов ее действительно нельзя было спасти. Любовь оказалась сильнее ее, и с самого начала она была обречена на гибель.
Что могло ее спасти? Только одно — его ответная любовь. Но он не заразился. А если бы он и полюбил, то скорее Фреду или какую-нибудь другую женщину. Был тут, например, Дартуорти — человек, окончивший колледж. Он захватил богатый участок на Бонанзе выше открытой россыпи. Всем было известно, что дочь старика Дулиттля Берта безумно в него влюблена. Однако Дартуорти влюбился не в нее, а в жену полковника Уолтстона, эксперта на рудниках Гугенхаммеров. В результате — три безумства: Дартворт продает свой прииск за десятую часть его стоимости; бедная женщина жертвует своим добрым именем и положением в обществе, чтобы бежать с ним в открытой лодке вниз по Юкону; полковник Уолтстон, пылая жаждой мести, отправляется за ними в погоню в другой лодке. Вся компания понеслась вниз по мрачному Юкону и миновала Сороковую Милю и Сёркл; трагедия разыгралась где-то в низовьях. Вот она, любовь! Разбивает жизнь мужчин и женщин, обрекает их на гибель и смерть, превращает добродетельных женщин в распутниц или самоубийц, а из мужчин, бывших всегда прямыми и честными, делает убийц или негодяев!
Первый раз в жизни Пламенный пал духом. Он был сильно перепуган. Женщины были ужасными созданиями, и преимущественно среди них бродила зараза любви. И они были так беспечны, так равнодушны к опасности. Их не испугало то, что случилось с Мадонной. Они еще соблазнительнее, чем раньше, простирали к нему руки. Он был приманкой для большинства женщин, даже не принимавших в расчет его богатства, а оценивавших его просто как мужчину, которому едва перевалило за тридцать, — сильного, великолепно сложенного, красивого и добродушного. Но ведь к этим природным качествам присоединялся ореол романтизма, связанного с его именем, и его огромное состояние. И в результате — каждая свободная женщина встречала его восхищенным взглядом, не говоря уже о многих несвободных. Других мужчин это могло испортить и вскружить им голову, но он испытывал совершенно иное: страх его усилился. В результате — он перестал ходить почти во все дома, где мог встретить женщин, и посещал только холостяцкую компанию и трактир «Олений Рог», где не было танцевального зала.
Глава XIII
В 1897 году в Доусоне зимовало шесть тысяч человек; на берегах рек кипела работа; все знали, что по ту сторону гор, за перевалами, еще сто тысяч ждут весны. Однажды, после полудня, по дорогам между Френч-Хилл и Скукум-Хилл, перед Пламенным предстало новое видение, расширившее его кругозор. Внизу под ним лежала самая богатая часть Эльдорадо-Крик, а Бонанза была видна на много миль. Везде было полное опустошение. До самых вершин холмов деревья были срублены; на обнаженных склонах зияли пробоины и скважины, даже мантия снега не могла их скрыть. Ниже, по всем направлениям, он видел человеческие жилища. Но людей почти не было видно. Покрывало дыма затянуло долины и превратило серый день в меланхолические сумерки. Дым поднимался из тысячи ям в снегу, где глубоко внизу, в замерзшем перегное и гравии, копошились, скреблись и копались люди, разводя все новые и новые костры, чтобы сломить оковы мороза. Там и сям, где закладывались новые шахты, эти костры пылали красным пламенем. Фигуры людей то выползали из ям, то снова исчезали, и на возвышенных платформах, сбитых из бревен, воротом поднимали оттаявший гравий на поверхность, где он немедленно замерзал. Всюду видны были следы весенней промывки — шлюзы, сваленные в кучу, обломки шлюзных желобов, огромные гидравлические колеса — остатки, брошенные армией людей, помешавшихся на золоте.
— Все это чертовски нелепо! — вслух пробормотал Пламенный.
Он поглядел на обнаженные холмы и представил себе, какая масса леса здесь истреблена. Здесь, на высоте птичьего полета, ему стала ясна вся чудовищная бестолочь этой лихорадочной работы. Всюду и везде видна была величайшая неприспособленность, неумение рационально работать. Каждый работал только для себя, и в результате получился хаос. На самых богатых участках приходилось затрачивать один доллар, чтобы выкопать два; а на каждый доллар, извлеченный этим лихорадочным, нелепым методом, один доллар безнадежно оставался в земле. Еще один год, и большинство участков будет разработано, а количество извлеченного золота, в лучшем случае, будет равно тому, что останется в земле.
Организация! Вот что здесь было необходимо — решил он; его живому воображению уже представился Эльдорадо-Крик в руках одной мощной компании, знающей свое дело, захватившей реку от устья до истоков и от одной горной вершины до другой. Даже оттаивание паром — способ, еще не использованный, — казалось ему лишь вспомогательным средством. Здесь нужно было поставить гидравлические машины в долинах и по берегам, а на дне реки пользоваться золоточерпательными машинами, какие, как он слышал, работают в Калифорнии.