День пламенеет
Шрифт:
— Да, — согласилась она и пошла к своей машинке, чтобы сделать поправку.
Вышло так, что в тот день он завтракал в компании знакомых; среди них был один молодой англичанин, горный инженер. Случись это в другое время, Пламенный не обратил бы никакого внимания, но сейчас еще свежо было в его памяти столкновение со стенографисткой, и он не замедлил заметить, что англичанин в разговоре употребляет после отрицания родительный падеж. За завтраком это повторялось несколько раз, и Пламенный убедился, что не случайно.
После завтрака он отвел в угол Маккинтоша, одного из сотрапезников, известного футболиста и, следовательно, человека, побывавшего в университете [9] .
— Послушайте, дружище, — спросил его Пламенный, — как правильно сказать: «Раньше понедельника я не получу этого письма» или: «Раньше понедельника я не получу это письмо»?
Экс-капитан футбольной команды с минуту мучительно размышлял.
— Черт бы меня побрал, если я знаю, — сознался он. — А я как говорю?
9
Каламбур автора основан на страсти американских студентов к спорту.
— О, конечно, «это письмо».
— Ну, значит, нужно говорить «письма»; я всегда был слаб в грамматике.
По дороге в контору Пламенный зашел в книжный магазин и купил грамматику; добрый час он пыхтел над страницами, положив ноги на стол.
— Пусть меня закидают гнилыми яблоками, если девочка не права, — изрек он вслух по прошествии часа. И впервые ему пришло в голову, что его стенографистка как-то отличается от других людей. До этого момента он видел в ней только неотъемлемую принадлежность конторской обстановки. Но теперь, превзойдя своими познаниями в грамматике дельцов и людей, побывавших в университете, она сделалась индивидуумом. В его сознании она заняла особое место, выделяясь так же резко, как фраза «не получу письма» на напечатанной странице. Он стал обращать на нее внимание.
Ему удалось заметить, когда она уходила в тот день из конторы, и впервые он обратил внимание, что она хорошо сложена и недурно одевается. Он ничего не понимал в деталях женского туалета и не мог заметить ее хорошенькую блузку и ловко скроенный костюм. Он получил только общее впечатление. Она выглядела хорошо. Казалось, все было как следует и на своем месте.
— Хорошенькая девочка, — был его вердикт, когда дверь конторы за ней захлопнулась.
На следующее утро, диктуя, он пришел к заключению, что ему нравится ее прическа, хотя ни за какие блага в мире он не смог бы ее описать. Впечатление было приятное — вот и все. Диди сидела между ним и окном, и он заметил, что волосы у нее светло-каштановые, с оттенком золотистой бронзы. Бледные лучи солнца, врываясь в комнату, превращали золотистую бронзу в тлеющий огонь. Это было очень красиво. Забавно, думал он, что до сих пор он ни разу не обращал внимания на этот феномен.
В середине письма он наткнулся на фразу, напоминающую по конструкции ту, которая накануне вызвала недоразумение. Он вспомнил, как сражался с грамматикой, и продиктовал:
— «Я не принял вашего предложения…»
Мисс Мэзон быстро подняла на него глаза. Движение это было совершенно бессознательно и вызвано главным образом удивлением. Глаза ее сейчас же снова опустились, она сидела молча, ожидая продолжения. Но в эту секунду Пламенный успел заметить, что глаза у нее серые. Позже ему суждено было узнать, что в этих серых глазах бывают золотые огоньки, но сейчас с него было достаточно этого первого открытия. Он с изумлением вспомнил, что до этого момента всегда считал ее брюнеткой с карими глазами.
— В конце концов вы оказались правы, — признался он со смущенной улыбкой, странно не соответствующей его лицу — суровому, индейского типа.
Снова он был вознагражден взглядом и признательной улыбкой; на этот раз он мог проверить тот факт, что глаза у нее серые.
— И все-таки это звучит неверно, — пожаловался он.
Тут она громко рассмеялась.
— Простите, пожалуйста, — поспешила она загладить свой смех, и потом испортила все дело, прибавив: — Но вы — такой смешной.
Пламенный стал ощущать некоторую неловкость, а солнце по-прежнему играло в ее волосах.
— Я не думал быть смешным, — сказал он.
— Вот потому-то я и засмеялась. Но это совершенно верно и отвечает всем грамматическим правилам.
— Отлично, — вздохнул он. — «Я не принял вашего предложения». Написали?
И диктовка продолжалась.
Он обнаружил, что в те часы, когда у нее не было работы, она читала книги и журналы или сидела над каким-нибудь модным женским рукоделием.
Проходя как-то мимо ее стола, он взял томик стихов Киплинга и с недоумением пробежал несколько страниц.
— Вы любите читать, мисс Мэзон? — спросил он, кладя книгу на место.
— О да! — ответила она. — Очень.
В другой раз на ее столе лежала книга Уэллса «Колеса Фортуны».
— О чем тут говорится? — спросил Пламенный.
— О, это роман, любовная история.
Она замолчала, но он стоял, ожидая продолжения, и она вынуждена была заговорить:
— Здесь говорится о маленьком приказчике из мануфактурного магазина, как он проводит каникулы в прогулках на велосипеде и влюбляется в молодую девушку, стоящую значительно выше его. Ее мать — популярная писательница. И положение очень любопытное и печальное… трагическое даже. Вы бы хотели это прочесть?
— А он получил эту девушку? — спросил ее Пламенный вместо ответа.
— Нет; в этом-то все и дело. Он не…
— Он ее не получил, а вы прочли все эти страницы, сотни страниц, чтобы это узнать? — с изумлением проговорил Пламенный.
Мисс Мэзон была задета, но в то же время ей стало смешно.
— Ведь вы же читаете постоянно биржевые новости, — возразила она.
— Но я-то отсюда кое-что получаю. Это относится к делу, здесь совсем другой вопрос. За это я получаю деньги. А вы что получаете из книг?
— Взгляды, новые идеи, знание жизни.
— Все это и цента не стоит наличными деньгами.
— Но жизнь стоит больше наличных денег, — доказывала она.
— Ну что ж, — сказал он со снисходительной мужской терпимостью, — раз вам это нравится. Полагаю, только это и имеет значение, а о вкусах не спорят.