День разгорается
Шрифт:
Очень скоро она подала чай. Налив по чашке брату и себе, она снова вгляделась в Павла.
— Паша, — дрогнувшим голосом произнесла она, не прикасаясь к своему чаю, — это что же значит: начало конца?..
Павел ответил не сразу. Галя уже подумала, что он не хочет отвечать, но он, наконец, раздумчиво и глухо произнес:
— Не знаю... Может быть...
Потом встал из-за стола, подошел к своей постели, прилег на нее, не раздеваясь, закинул руки за голову, потянулся и повторил:
— Может быть...
Галя вздохнула и недоверчиво покачала головой.
—
— Не знаю... — угрюмо ответил Павел и отвернулся лицом к стене.
— А другие знают... — заключила Галя, что-то вспомнив. — Знают.
И упрямая складка легла между ее тонких бровей...
В редакции рабочего «Знамени» была закончена работа для очередного номера. Варвара Прокопьевна просмотрела материал, деловито и спокойно исправила кой-какие недостатки и ошибки и, оглядев товарищей, с неуловимой грустной улыбкой сказала:
— Вам понятно, конечно, товарищи, что мы, пожалуй, выпускаем сегодня последний номер легальной газеты?
Ей ответили не сразу. Антонов собирал какие-то рукописи и тщательно откладывал их в сторону ровной стопкой. Лебедев и еще какой-то товарищ переглянулись и не прекратили рыться в выдвинутых ящиках стола. Самсонов оглянул всех и не посмел сказать ни слова.
— Да... — за всех отозвался Антонов. — Того и гляди, что нагрянут... Удивительно, как это они еще мешкают и орудуют только по линии и на станции?
— Часа два назад, — сообщил Лебедев, — сидоровские солдаты заняли белые казармы. Наши солдаты то ли перетрусили, то ли растерялись, но факт тот, что их взяли в крепкий кулак... Теперь по городу хозяйничать начнут сидоровские молодцы...
— Келлер-Загорянский тоже так города не оставит... — присоединился к разговору Емельянов. — Слышно было, что оба генерала сперва немного поспорили, а потом помирились и теперь зачнут действовать сообща.
Варвара Прокопьевна снова оглядела товарищей. В эти немногие дни она очень хорошо узнала их, и ей теперь было грустно при мысли, что придется расставаться, и с некоторыми вряд ли уже доведется когда-нибудь еще встретиться. В городе вот-вот начнет властвовать военщина, выползут жандармы, вернутся беспокойные дни. Ей надо будет скрываться, переходить на нелегальное положение. Сейчас вот последний номер газеты сделан. Как горько бросать налаженное, хорошее, боевое дело!.. Варвара Прокопьевна подавила в себе готовое прорваться волнение и наклонилась над бумагами.
— Организация готова к нелегальной работе, — спокойно сказала она. — Кой-кому придется поехать в другое место. Работы, товарищи, предстоит очень много... И работы тяжелой!
Самсонов открыл и снова закрыл рот. Он хотел сказать, что никто не боится тяжелой работы, что вот он, Самсонов, готов выполнять самые ответственные и опасные поручения, что, конечно, обидно, что вышло все так, но ничего! Пусть не радуются генералы! Он все это хотел сказать этой милой, такой близкой женщине и этим товарищам, но не сказал. Его охватила робость. Он сжался и промолчал.
Антонов увязал в пачку отобранные бумаги и спрятал их под меховой пиджак. Лебедев с товарищем нагребли целую кучу писем, рукописей, исписанных от руки листков и сунули все это в топящуюся печку. Перемешивая кочергой хрупкий пепел, Лебедев сумрачно произнес:
— У меня, кажется, все. А ты как, Антоныч, отобрал?
— Отобрал то, что нужно было. Вот тут оно! — хлопнул себя по груди Антонов.
Варвара Прокопьевна встала, отошла от стола к вешалке, где висела ее шубка. Одевшись, она оглянула тесную комнатку, в которой еще вчера было так привольно и радостно работать.
— Я ухожу, — не скрывая грусти, заявила она. — В типографии уже все предупреждены... Расходитесь, товарищи, не задерживайтесь зря...
— Мне можно вас проводить, Варвара Прокопьевна? — сунулся Самсонов.
— Пойдем, — кивнула головой Варвара Прокопьевна. — Ну, — обратилась она к остальным, — не мешкайте... Прощайте! Может быть, не придется... долго еще... собираться вместе. Вы не глядите на меня, старуху, что я немножечко кисну! Это годы мои, а не обстановка!.. Прощайте!..
Антонов схватил ее руку и больно сжал. Варвара Прокопьевна поморщилась от боли и рассмеялась:
— Изувечишь!..
Лебедев взял руку женщины бережно и, не выпуская тонких, костлявых пальцев из своей руки, бодро пообещал:
— Встретимся! Непременно!.. Еще так события развернутся, что любо-дорого!..
— Конечно! — улыбнулась Варвара Прокопьевна и вышла из комнаты. Самсонов проскользнул следом за ней.
В комнате в жарко топившейся печке догорали бумаги. Лебедев снова пошуровал пепел кочергой...
Когда Матвей вернулся домой и сказал Елене, что решено не выступать против отрядов, которые в несколько раз сильнее дружины, девушка обожглась двойным чувством. Ее огорчило, что события поворачиваются против революции и революционеров, и одновременно обрадовало возвращение Матвея.
Матвей был мрачен. Встретив встревоженный взгляд Елены, он тепло ей улыбнулся и объяснил:
— Паршиво!.. Мешали нам со всех сторон, Елена. Про эсеров я уже не говорю! Но вносили разложение и меньшевики!..
Матвей приостановился. Лицо его стало суровым.
— Меньшевики!.. — повторил он, сдвигая гневно брови. — К чорту!.. Они носились всюду и болтали о неподготовленности и вреде вооруженного восстания. Не надо браться за оружие! — кричали они и тянули кой-кого в свою сторону... Они гнули свою линию, антипролетарскую, возмутительную линию...
Замолчав, Матвей отошел к окну. Он задумался.
— Ничего! — встрепенулся он. — Опять подполье... А все-таки победим!..
— Значит, все, как раньше? — спросила Елена. — Будем сидеть в технике, вместе работать?
— Будем... — неуверенно сказал Матвей. Елена встревоженно прислушалась к его голосу.
— Конечно, будем! — поправился Матвей. — Только, пожалуй, придется уезжать отсюда... И, кто знает, может быть, нам, Елена, выпадет устраиваться в разных городах...
Вздрогнув и пряча свой взгляд, Елена глухо проговорила: