День Святого Никогда
Шрифт:
— А отец припрется под утро с веселой компанией…
— Да, ты прав… А не сходить ли нам к мадам Изольде? — мечтательно предложил Патрик. — Там и поспать можно…
— В заведении мадам Изольды? Поспать? Ты, должно быть, шутишь…
— Тогда нам остается залезть на колокольню ратуши и провести всю ночь в ожесточенных спорах о природе Зла…
— Твои насмешки неуместны! — сразу ощетинился Себастьян.
— Да ладно тебе, — примирительно сказал Патрик.
— Нет, не ладно. Есть вещи, над которыми не шутят! Тебе пора бы научиться воспринимать жизнь всерьез…
— Стоп, — сказал Феликс. — Отставить свару. Как человек, умудренный опытом прожитых лет, рекомендую вам остановиться на первом варианте —
Патрик и Себастьян навалились рядом, и массивные ворота неохотно поддались, издав при этом душераздирающий скрип давно не смазанных петель.
— Теперь… я понимаю… почему… их не заперли… на ночь! — пропыхтел Патрик, скользя подошвами сапог по земле, — Ф-фух, — выдохнул он, когда ворота наконец-то открылись. — Итак, вы советуете кутузку. А чем она лучше борделя? Помимо традиций и этого… праздничного духа?
— Вам может показаться это странным, — сказал Феликс, — но в тюремной камере вы встретите массу удивительно интересных собеседников для диспута о природе Зла… Это шутка, Себастьян, и не надо смотреть на меня с таким обиженным видом. У вас впереди годы лекций настолько занудных, что Мадридский университет покажется чем-то вроде заведения мадам Изольды. И тратить последнюю ночь свободы на философские споры… Словом, настоящие герои так не поступают, — подмигнул он.
— Вы еще скажите, что надо брать пример с отца, — криво усмехнулся Себастьян.
— Ну, в крайности ударяться не стоит… — рассудительно сказал Феликс и воскликнул: — Эге! Я и не подозревал, что уже так поздно…
Во всей громаде оперного театра — как и в ратуше, музее и прочих строениях, окружавших площадь — не было ни единого освещенного окна. Сама площадь была пустынна и безмолвна. Карет поблизости не наблюдалось.
— Так-с, — пробормотал Феликс. — А я рассчитывал поймать извозчика… Теперь придется идти пешком.
— Ничего себе! Это мили две, а то и больше! Давайте мы вас проводим?
— Обойдусь. Валите в кабак. Вас там заждались…
— Ага! — осклабился Патрик. — Прям так и вижу: все сидят и без нас не начинают…
— Ну, мы пойдем, что ли? — неуверенно спросил Себастьян.
— Готлибу от меня поклон…
9
Хмель выветрился из головы где-то через полчаса, и Феликс понял, что переоценил свои силы. Заодно он понял, что ему уже не двадцать лет, как этим двум жеребчикам, обеспокоенным природой Зла, и не тридцать, как было ему, когда он месяц блуждал в ледяных торосах Белого моря, выслеживая сбежавшую креатуру швейцарского мага, и даже не сорок, как во время памятного перехода через Высокий Вельд — а намного больше: ровно настолько, чтобы возвращение домой превратилось из приятной прогулки в изматывающее испытание воли, нервов и пяток. Да-да, именно пяток! Парадные сапоги, будь они трижды неладны, на деле доказали свою непригодность для дальних пеших походов: они не только натирали пятки, но еще и лишали подвижности стопу, стискивая ногу до колена, и скоро каждый шаг стал отзываться мучительной болью в пятках, щиколотках и икроножных мышцах… Оставалось только стискивать зубы и вспоминать свои легкие, удобные, прочные, разношенные и в то же время — сносу не знающие башмаки, в которых он истоптал половину дорог Ойкумены, и которые Ильза еще в прошлом году выкинула на помойку. Башмаков было жалко до сих пор. Ведь обувь для героя, если вдуматься, поважнее меча будет…
«Была, — поправил себя Феликс. — А теперь для меня важнее всего поймать пролетку. Только куда они все подевались?»
Невероятно,
Та самая Столица, построенная на драконьей крови, овеянная легендами и воспетая в песнях, прославленная не только и не столько тем, что на протяжении веков именно она была сосредоточием всей культурной жизни Ойкумены и всего богатства ее, способного затмить сокровищницу Фафнира, а скорее тем, что здесь еще совсем недавно каждый праздник становился поводом для диких и необузданных всенощных кутежей, где вино лилось рекой, цехины швырялись горстями, а жандармы, призванные оберегать ночной покой, встречали рассвет в обнимку с гуляками, будучи пьянее вина…
Как захудалый провинциальный городишко еще до полуночи погружается в глубокий сон, так и Столица этой ночью полностью обезлюдела. Еще гудели за ставнями таверн пьяные голоса, и болезненно желтели подернутые тюлевой пеленой окна вторых этажей, где угасали застолья лавочников, но на улицах было темно, пусто и даже жутковато. Газовые фонари, рассерженно шипя, пытались побороть тьму, но все, что им удавалось — так это бросить на тротуары круглые, размытые островки света, чем-то похожие на Огюстенову проплешину; а между этими островками клубился промозглый ночной туман. Он забирался под плащ, холодил поясницу, царапал горло и заставлял поеживаться и мечтать о чашке горячего глинтвейна…
Лишь однажды до слуха Феликса донесся отдаленный грохот колес по булыжной мостовой и щелканье кнута, сопровождаемое гортанным покрикиванием кучера. Чуть позже он услышал женский взвизг из подворотни и собрался было вмешаться, но женщина заливисто расхохоталась, а вторил ей испитый мужской баритон, и Феликс передумал. Потом он сам едва не стал объектом нападения со стороны ночных хищников: стайка юнцов вынырнула из темноты, неприятно гогоча и готовясь покуражиться всласть над беззащитным прохожим. Разглядев меч у бедра намечаемой жертвы, юнцы сочли за лучшее нырнуть обратно, и поступили весьма благоразумно: продрогший и обозленный на собственную немочь Феликс церемониться бы с ними не стал, надолго отправив каждого в клинику для малоимущих. Он даже пожалел, что инцидент не состоялся. А в остальном его прогулка протекала без происшествий, если не считать таковым появившуюся хромоту и острые уколы боли в правом колене.
Поначалу боль была достаточно незначительной, чтобы ее можно было игнорировать, но когда Феликс добрался до Троллиного моста, проклятое колено начало причинять ему беспокойство. Позади была только половина дороги, а впереди его ожидал подъем по крутым улочкам Верхнего Города, и Феликс решил устроить передышку.
На мосту туман сгустился до состояния киселя. Перила от осевшей на них влаги были осклизлыми на ощупь, а над рекой, густой и черной, как смола, курились смахивающие на призраков клочья серой мги. Река катила свои тяжелые от грязи воды неспешно и лениво, с монотонным журчанием разбивая их о каменные быки моста. От быков пахло плесенью.
Опершись на перила, Феликс почувствовал себя измочаленным. Банкет утомил его сильнее, чем он ожидал, а беседа с Патриком и Себастьяном разбередила ненужные воспоминания и даже эмоции, которые он привык считать давно перегоревшими. И вообще День Героя выдался слишком длинным и слишком шумным для старого усталого героя; и самое обидное, что этот день еще не кончился. Дома его ждали полтора десятка гостей Йозефа — не друзей, а «нужных людей», для которых Феликс был чем-то вроде грифона в зоопарке — диковинка, достопримечательность, реликвия ушедших времен; редкий зверь, случайно перенесенный в мир, не имеющий с ним ничего общего… Возвращаться не хотелось. Не хотелось садиться за стол, пить во здравие и на брудершафт, рассказывать о подвигах… Не хотелось, и все тут.