День танцующего ветра

Инадзава Дзюнко

Такако даже стало неприятно. Похоже, старик на седьмом небе от счастья, что сын учится на медицинском, просто готов плясать под его дудку. Подумаешь, медицинский. Что ж, надо теперь в ножки ему кланяться? Такако почувствовала жалость к старику.

– Сначала-то я его не слушал, а вот на Новый год он опять: «Купишь или нет, видишь – заниматься не могу». Ох, рассердился, давай все швырять, да со второго этажа. Ну раз он и учиться не может, прямо до слез доходит, как тут не уступить, жалко его. Вот и приехал к вам.

Старик непременно хотел купить квартиру. И говорил униженно,

сутулился, как проситель.

Как бы его отговорить от этой затеи? Такако не хотелось, чтобы его надули. Судя по всему, ничего он в таких куплях-продажах не понимает. Вид жалкий, глаза на мокром месте. Наверняка только что сын распекал его на чем свет стоит. На ногах едва держится, видно, на горку эту не на такси поднимался, шел, обдуваемый ветрами.

– Знаете, я здесь просто подрабатываю и ничего ответить вам не могу, – сказала Такако.

– Ах вот как? – удивился старик. И бросил на нее недоверчивый взгляд. Дескать, ну и что? Раз служишь тут, должна знать, есть квартиры или нет.

– Да нет, не знаю. Я ведь просто у телефона дежурю.

– У телефона?

– Ну да, пока шефа нет. Я тоже студентка, учусь…

– Тоже на медицинском?

– Нет, на филологическом. Но мне кажется, квартира стоит так дорого…

– А мой на медицинском.

Выражение его взгляда изменилось. Такако тут же заметила это. В глазах его появилась снисходительность. Ее это несколько покоробило – она хотела добра, а ей за это платят пренебрежением…

Он явился и на следующий день. Накануне оставил визитную карточку – хотел непременно встретиться с шефом. Эндо в этот день принимал посетителей. День был ветреный, как и предыдущий, в воздухе танцевали желтые песчинки. Старик опять был в своем потертом костюме.

Он опять завел разговор о том, что ему нужна квартира. Сын то плачет, то сердится; видно, старику и в голову не приходило, что так по-детски капризничать сыну должно быть попросту стыдно. Он, пожалуй, рассказывал об этом даже с некоторым бахвальством. Может, он считает, что раз сын учится на третьем курсе, то ему все можно? Наверное, единственный сын, и родился, когда отец уже был в летах, вот он его и балует. Такако вдруг подумала, что ей, пожалуй, не хотелось бы попасть к такому врачу, доверить ему свою жизнь. В этот момент она совсем забыла о том, что говорил про ее своеволие собственный отец.

А дальше все переменилось в мгновение ока – старик стал полностью распоряжаться Такако. У дежурной по телефону внезапно оказалась масса дел.

Она судила по внешнему виду, вот и решила, что он беден, принижен и простодушен. Все это было ошибкой. Он не был ни беден, ни принижен, ни простодушен. Просто безгранично любил сына. И не замечал, что даже в глазах юной Такако любовь эта выглядит жалкой и унизительной.

Старик потребовал, чтобы была подыскана просторная и самая светлая комната, выходящая на солнечную сторону. Выяснилось, что есть именно такая, но люди, живущие там, должны освободить ее только в июне; тогда он решил сделать все, чтобы выселить их как можно скорее. В итоге сорокалетние супруги – нынешние хозяева квартиры – должны были выехать не в июне, а в середине текущего месяца, за это старик возмещал им расходы по переезду.

Обе стороны начали осторожные переговоры.

Эндо подначивал и тех и других.

Выражение покорности исчезло с лица старика, напротив, теперь он каждый день являлся в контору, всем своим видом выражая явное недоверие. Для него никак невозможно было ждать три месяца до июня. Прошла неделя, и сделка состоялась – комната освобождалась в конце марта. Такако не очень разбиралась в деловых вопросах, но, по всей вероятности, были еще какие-то закулисные интриги. Старик исхудал недаром.

В день, когда все формальности, связанные с отъездом прежних жильцов, были завершены, старик привел своего сына, студента третьего курса. Такако уже была настроена против. И очень сильно. Студент казался грубым, спесивым, неприятным юнцом.

Однако когда Такако увидела его, то даже удивилась. Студент был мягким, застенчивым и сдержанным. Кожа довольно светлая, высокий и стройный.

– Что за милый юноша! – сказала бывшая хозяйка квартиры. – Прямо позавидуешь, какой у вас замечательный сын. Он всегда будет доставлять вам только радость. – И она восхищенно посмотрела на молодого человека.

Конечно, когда выгодное дельце обделано, можно и на комплимент расщедриться.

– Тут и университет близко, и место тихое, заниматься хорошо, – продолжала она в том же духе.

Студенту явно было неловко слушать похвалы в свой адрес. Даже Такако видела, что ему не по себе, ведь он не напрашивался на такие комплименты. И теперь морщит нос, стараясь сохранить на лице бесстрастное выражение.

– Уйму денег потратил, – жалобно вздохнул старик.

– Да и учеба денег требует, – поддакнул Эндо, корпевший над купчей. Но сразу же утешил: – Ничего, вот закончит, и все окупится сторицей. – И протянул старику бумаги.

– А может, и нет! Это только считается, что врачи много зарабатывают. На самом деле не очень-то они наживаются, особенно те, кто кончил Токийский университет. – Голос хозяйки, внезапно вмешавшейся в разговор, звучал поразительно самоуверенно.

Старик, чуть не подпрыгнув на месте, повернулся к ней.

– Это еще почему? – спросил вместо него Эндо.

– Потому что есть у них совесть. Штука, конечно, обременительная. В университете-то так их воспитывают да обучают, что никак они от нее отделаться не могут. Вот и не получается у них наживаться. Все так говорят. – Хозяйка снисходительно улыбнулась.

– Вот как…

Студент, по-прежнему морща нос, пытался погасить застенчивую улыбку. Непонятно было, к чему относилась эта улыбка – к слову «совесть» или к чему-то другому.

Такако вдруг вспомнила, что оба они на третьем курсе, и ей стало не по себе. Конечно, не все, поступив в университет, начинают с одной и той же черты. Линия старта у каждого своя, каждый начинает со своего места, вступительные экзамены призваны сократить различия, но, в сущности, они все равно всегда потом обнаруживаются.

– Когда вы переезжаете? – спросила хозяйка. Сама она уезжала в следующее воскресенье, и ей, по сути дела, должно быть безразлично, что будет дальше, но она с любезным видом задала этот вопрос.