День триффидов. Мутант-59
Шрифт:
Бьюкен помедлил, прежде чем ответить:
— Случилось несчастье…
— Несчастье?
— В воздухе, — уточнил Бьюкен. — Он вчера вылетел в Штаты, и самолет пропал без вести. Искренне вам сочувствую…
Анна села в постели.
— Ничего не понимаю…
Бьюкен, помедлив, стал объяснять. Сказал ей, что Креймер решил выступить перед комиссией НАСА лично. Анна немного изменилась в лице и отвела глаза, силясь совладать с собой.
— Он что, разве не знал, что я?..
Она не закончила фразы.
— Он думал, что ничем не может вам помочь, — ответил Бьюкен. — Надеялся
— Но откуда он знал, что меня спасут? Откуда он знал, что я не погибла где-нибудь в тоннеле?..
Она была разъярена. Бьюкен попытался взять ее за руку, но Анна гневно отдернула руку. Шотландец помолчал. Анна на минуту задумалась.
— Разве так уж важно было явиться туда лично?
— Он полагал, что да. Вы же его знаете, уж если он что-то решил…
— Но ведь он знал, что я в беде!..
— Он поехал не просто защищать свое агентство, — сказал Бьюкен. — Он искренне считал, что если эти микробы когда-нибудь попадут в космос, скажем, на другую планету, тогда они могут стать — как бы это поточнее выразиться? — бомбой замедленного действия, нацеленной в будущих астронавтов.
Анна откинулась на спинку кровати. Слезы подступили к глазам. Внезапно ошеломляющий факт его смерти дошел до ее сознания. Она забилась в рыданиях.
Выплакавшись, она обессилела. Слишком много противоречивых чувств обрушилось на нее, сейчас она хотела только одного — покоя, убежища от всего и от всех. Она повернулась к Бьюкену и протянула ему обе руки.
— Дружище, — произнесла она, — я очень вам благодарна. Спасибо вам!
— За что, девочка? Я не сделал ничего особенного.
— А теперь я хочу домой.
— Не уверен, что вам следует спешить с выпиской.
— Я здорова. Правда, мне очень нужно домой.
— Я позову сестру, — сказал Бьюкен с сомнением в голосе. — Если они действительно разрешат вам выписаться, тогда я отвезу вас.
— Не стоит, — ответила Анна. — Пожалуйста, не надо, вы и так столько для меня сделали. Вас, наверное, ждут в лаборатории. Оставьте меня, — правда, так будет гораздо лучше. И еще раз спасибо…
Бьюкен вышел. И только когда она кончила одеваться и приготовилась к встрече с сестрой — только тогда она вспомнила про письмо.
Повлияло ли письмо на решение Креймера? На восьмом году замужества Анна знала его не больше, чем в самом начале. Предсказать его поступки было трудно. Быть может, он прочел письмо и тогда уехал?
Она отвергла эту мысль. Разумеется, все было не так. Откуда он мог знать, что самолет разобьется? Такое уж никак не в его характере. А вот умыть руки, выкинуть кого-то из памяти — это очень на него похоже. Анна ощутила мгновенный озноб, припомнив, что письмо не оставляло места примирению. Креймеру оно наверняка показалось бесповоротным, и вовсе не удивительно, что он оставил столь холодную и бесчувственную жену на произвол судьбы.
Имеет ли она право порицать его? В ее распоряжении было множество способов справиться с возникшей перед ней задачей. А что если — обожгла ее нечаянная догадка — она вообще все придумала?
Что если поездка в Кембридж никак не была связана с той женщиной? Что если она возвела всю постройку на песке?
Ну нет, письмо Шарон служило доказательством их близости. Но что из того? Может, это было чисто плотское увлечение? Может, женщина вкладывала в эту интрижку много больше чувства, чем Креймер? Ведь Анне не доводилось видеть ни одного письма Креймера к Шарон. И на таких-то, с позволения сказать, основаниях она сломала собственную жизнь и, похоже, послала мужа на смерть?..
Врач долго не соглашался выписать Анну домой и взял с нее подписку, что она отказывается от лечения по доброй воле. Честно говоря, в больнице были рады-радешеньки получить лишнюю койку для более тяжелых пациентов. Ей посоветовали хорошенько отдохнуть и на следующий день обязательно показаться своему постоянному доктору, потом вызвали такси и отпустили.
У себя в квартире Анна без сил рухнула в одно из исполинских кресел. Знакомая обстановка, знакомые запахи успокоили ее. В сущности, здесь сейчас все в большей степени соответствовало ее привычкам, чем привычкам Креймера. Это было ее убежище, едва ли не ее монашеская келья. О муже, по правде сказать, ничто и не напоминало.
Ей вдруг пришло на ум, что квартира и раньше никогда не носила на себе отпечатка его личности. Словно бы он пользовался ею, как комнатой в отеле, — проездом. Неизменно проездом: мимолетный поцелуй — извини, дорогая, вечером мне надо быть в Женеве… извини, дорогая, поужинать с тобой сегодня не смогу… извини, дорогая… извини… извини… извини…
Слова эхом отразились от стен — Анна слегка вздремнула в кресле, затем неторопливо открыла глава. Ей так не хватало дружеской поддержки и заботы! Родители давно умерли, и, невзирая на уйму деловых знакомств, друзей оказалось совсем немного. Она обвела комнату взглядом — что-то привлекло ее внимание. Вскочила на ноги.
Нет, ей не померещилось — вот оно, письмо, на камине. Анна подбежала, взяла конверт в руки. Его никто не вскрывал.
Небольшая — десять метров от форштевня до юта — океанская яхта Мензелоса лежала на якоре в гавани Чичестера, качаясь на легкой волне; ее бело-золотые обтекаемые контуры отчетливо отражались в темной воде.
Сам Мензелос возился в машинном отделении, готовя мощный двухрядный двигатель к долгому рейсу в Бордо. Экермен мрачно следил за боссом с бутылкой виски в руках, а Кэрол Мензелос набивала шкафчики камбуза жестянками с провизией, доставая их по одной из сумки.
До побережья они добрались без осложнений. Олфорд отстал, поскольку принял решение отсидеться с дружками в черте города, а таможенники с должным пониманием отнеслись к намерению владельцев яхты отдохнуть два — три дня во Франции: ведь в Лондоне им пришлось несладко. По правде говоря, Мензелос хотел отправиться в путь вдвоем с женой, но Экермен в припадке подозрительности настоял на том, чтобы отплыть вместе с ними.
Сейчас он вдруг решил проверить, не исчезли ли драгоценности. Они висели на нейлоновом шнурке в полиэтиленовых мешочках, опущенных в главный топливный бак. Самый ревностный таможенный чиновник никогда не нашел бы их здесь: крюк, к которому цеплялся шнурок, был впаян внутри бака, подальше от наливного отверстия.