День твоего рождения
Шрифт:
– Вот и все!
– объявила бабка, морща от веселья острый носик.
– Молодец Маша, так и держись! Пусть-ка обмозгует получше поперед, чем в суд подавать.
Отец остановился, глядя себе под ноги, поодаль от мамы.
– Эх, Васильевна!
– сказала горько тетя Поля.
– Ни жалости в тебе, ни любви - ничего нет. Дочку-то бы пожалела!
– Твое какое дело, бесплодна смоковница!
– взъярилась бабка, но тетя Поля уже уходила от нее.
– Погоди, - сказала она, оборачиваясь.
– Твой бог тебя накажет
– Видали мы такого бога, - усмехнулась бабка и ткнула сухоньким пальцем в небо.
– Маша, - позвал отец маму.
– Может, поговорим?
Над головой вдруг протяжно грохнуло, и Толик расхохотался: бабка присела от испуга. А с неба полился, набирая силу, чистый летний дождь.
Мама топталась под дождем, поглядывая на бабку. Наконец решилась и шагнула к отцу. Он взял ее осторожно за руку и повел к стеклянному кубику между домами. Мама сначала шла медленно, словно боялась чего-то, потом побежала, и вот они уже мчались, словно маленькие, разбрызгивая лужи.
Толик глядел на них издали и вдруг кинулся вслед.
В стеклянном кубике было кафе-мороженое.
Когда Толик вбежал в него, отец и мать уже сидели у столика друг против друга. Увидев Толика, отец смутился, а мама покраснела.
– Ты?
– спросила она удивленно.
Толик опешил. Значит, они забыли о нем. Значит, они хотели без него! Опять? Как тогда!
Он сжал вздрогнувшие губы и повернулся, чтобы уйти. Уйти немедленно, прямо под секущий дождь, черт с ними! Толик уже шагнул к двери, но почувствовал на плече руку отца.
– Садись, Толик!
– приказал он.
– Будем говорить втроем.
В другой раз Толик бы убежал, но сейчас было не до обид. В голосе отца слышалась тревога. Толик сел между ними, словно шахматный судья, только перед игроками были вазочки с цветными шариками.
– Что ж, Маша, - хмурясь, сказал отец, сделав первый ход: Е-два - Е-четыре, как говорят шахматисты.
– Дела наши, как видишь, зашли далеко.
– Он вытащил папироску и закурил: - Скажу только, что в суд первым никогда бы не пошел, если бы не надеялся на него, как на последнюю соломинку.
Он глубоко затянулся.
– Так вот, как и в суде, еще раз предлагаю тебе: давай уедем. Это единственное, что спасет нас.
Толик пристально смотрел на маму. Что она скажет? Как решит? Неужели не согласится?
– Нет, Петя, нет, - ответила мама, волнуясь.
– Я не могу.
– И добавила тихо: - Матерей не бросают.
– Да ты пойми!
– громко воскликнул отец, и все в кафе заоборачивались на них.
– Ты пойми, - тихо повторил отец.
– Мать матери разница… Да что говорить!
– сник он.
– Ты прекрасно все понимаешь.
– Как я брошу ее? Она же старуха, - снова сказала мама и жалобно посмотрела на отца.
– Нет, не могу…
– Что ж, - ответил отец, гася папироску.
– Теперь все в твоих руках. Но я не вернусь. Я не могу больше так жить!
Мама заплакала. Официантки шушукались, собравшись в кучку, поглядывали на их столик, но мама будто никого не замечала - слезы катились у нее из глаз и падали в мороженое. Толик не выдержал.
– Мама! Ну мама!
– шепнул он ей отчаянно. Неужели она откажется?
Мама взглянула мельком на Толика, улыбнулась сквозь слезы и сказала отцу грустно:
– Ты должен вернуться. Я не могу без тебя!
– Ах, Маша, Маша!
– горько усмехнулся отец и добавил: - Да разве можно удержать силой, чудак ты человек?
Они понурились оба над своими вазочками, так и не глотнув ни разу мороженого. Толик все ждал, что сейчас заговорят о нем. Как он-то? Куда? Как его разделили? Но родители молчали и, казалось, забыли о нем.
– А я?
– спросил Толик, глядя то на маму, то на отца.
– А как я?
– Ты?
– задумчиво переспросил отец.
– Ты?
Он взглянул на маму.
– Я думаю, - спросил он, - у меня равные с тобой права на Толика?
Мама испуганно кивнула.
– Тогда скажи, когда я буду видеть сына.
– В воскресенье, - ответила мама и взглянула за стеклянную стену.
Дождь на улице кончился.
А в маминых глазах опять были слезы.
3
Теперь по воскресеньям у Толика половинчатая жизнь. Вечером он мамин, а с утра принадлежит отцу. Все-таки разрезал его судья, как пирог, на две части.
Толик встает утром, завтракает и смотрит в окно. На ворота. Потом возле ворот появляется отец, и Толик кричит маме:
– Я ушел! Пока!
Они бродят вдвоем до самого вечера. Ходят в кино. Едят мороженое в стеклянном кубике. Катаются на трамвае - до конечной остановки и обратно. Пьют до отвала сладкую воду. А когда совсем жарко, идут к реке.
Толик больше всего жаркие воскресенья любит. Он у берега бултыхается, где по грудку, ныряет с открытыми глазами, глядит, как бегает солнце по речному дну, переливаясь. А выскочит из-под воды, фыркает, весело смеется, скачет на одной ножке, вытряхивает воду из ушей. Потом на отца глядит.
Отец руки вперед, будто нехотя, выбрасывает, а гребнет - сразу вперед уносится, только бурунчики кипят! Руки у отца жилистые, сильные и, кажется, звонкие - на солнце загорели и медью отдают.
Отец и Толика плавать учит. Посадит его на плечи и в воду, как царь Нептун, идет. Волны перед отцом разбегаются, он заходит на глубину, себе по горло, велит Толику на плечи ему становиться и кричит:
– Ныряй!
У Толика колотится сердце: до заповедной мели далековато, да и с отцовских плеч прыгать страшно, - но он молчит, чтобы не осрамиться. Закрыв глаза, бросается в сторону берега, отбивает живот и машет руками изо всех сил. Сквозь плеск он слышит, как отец его подбадривает, и вдруг упирается руками в песок. Доплыл!