Деньги
Шрифт:
Последнее время Селина Стрит не дает мне покоя — вынь да положь ей совместный банковский счет. Своего счета у нее нет, и вот— приспичило. И денег нет, а хочется. Когда-то у нее был счет; сердце разрывается, когда видишь, какими смехотворными суммами она оперировала, — 2 фунта 43 пенса, 1 фунт 71 пенс, 5 фунтов. Но счет все равно закрыли, ей так и не удалось туда ничего положить. Селина утверждает, что совместный счет необходим ей для ощущения собственного достоинства, самоуважения. Я возражал, мол, ее самоуважение и собственное достоинство и так неплохо поживают, при нынешней системе премиальных выплат и материального стимулирования. На мой взгляд, если девица на нуле, то у
Но позавчера я решил открыть-таки совместный счет. Под бесстрастно-бдительным оком Селины, нахохлившейся совершенно по-орлиному, я заполнил все бумаги. Тем утром она заявилась в койку в черных чулках, бахромчатом поясе с подвязками и атласным ремешком, шелковом болеро, муслиновых перчатках, цепочке поперек пузика и золотистой горжетке. Вынужден признать, я повел себя абсолютно по-свински. Через полтора часа она повернулась ко мне, так и не снимая ноги со спинки кровати, и сказала: «Делай со мной что хочешь, куда угодно». Вот это совсем другое дело, вот это я понимаю — самоуважение, собственное достоинство.
Вчера вечером, примерно без двадцати одиннадцать, я сидел в «Слепой свинье». Завтра в Америку. Я был в задумчивом настроении — самокопательском, душа нараспашку, философском, — нагрузился, короче, как следует. Селина отправилась повидать Хелль, эту ее подружку из бутика. У меня был готов для Селины подарок — новенькая чековая книжка. Посмотрим, насколько термоядерная будет реакция. Селина тоже готовила мне подарок — новые постельные прибамбасы, из тех, которыми Хелль торгует строго из-под прилавка. Я сидел себе, никого не трогал, пальцем не шевелил, даже не дышал — ни дать, ни взять рептилия, отражение специфического вкуса хозяина заведения по части домашних животных, — когда кто бы вы думали сел напротив? Тот самый тип, Мартин Эмис, писатель. С бокалом вина и сигаретой, а также с книжкой в мягкой обложке. Смотрелась та довольно серьезно. Он тоже, в некотором роде. Невысокий, плотный, волосы длинноватые... Обе двери пивняка были распахнуты, а за ними — ночь и духота. В начале лета почему-то всегда так — дни едва теплые, а ночи жаркие. Полный беспредел. Все позволено.
Как уже говорил, я ощущал прилив дружелюбия — так что зевнул, отхлебнул из своего стакана и прошептал:
— Миллион-то продали уже?
Он метнул на меня совершенно параноидальный взгляд— даже удивительно, насколько параноидальный. Собственно, парень и не виноват — в этом-то пивняке, где кругом сплошные турки, психи, марсиане. Все эти иностранцы... допустим, по-английски они не говорят — но земная ли вообще это речь? Больше похоже на радиопомехи, интерференцию. На сонар, писк летучих мышей, птеродактильское наречие, рыбье бульканье.
— Простите? — переспросил он.
— Говорю, миллион-то уже продали?
Он расслабился.
— Не шутите так, — сказал он.
— А если серьезно, сколько?
— Разумное количество.
Я икнул и пожал плечами. Снова икнул.
— Вот черт, — сказал я. — Извиняюсь.
Я зевнул и обвел взглядом заведение. Эмис опять уткнулся в свою книжку.
— А вы... — начал я. — Вы что, каждый день так и пишете? Рабочий график, все дела?
— Нет.
— Черт, ну что ж я так разыкался.
Он продолжил чтение.
— А вы... Ну, когда пишете, заранее все придумываете или, это... как пойдет?
— Ни так, ни так.
— На автобиографической основе, — проговорил я. — Ничего, кстати, вашего не читал. У меня вообще на чтение мало времени.
— Кто бы мог подумать, — отозвался он. И опять уткнулся в книжку.
— Кстати, — сказал я, — ваш папаша, он ведь тоже писатель? Наверно, легче так было?
— Конечно. Крепкая цеховая традиция.
— Чего?
— Закрываемся, — провозгласил мужик за стойкой. — Скоро закрываемся.
— О, выпить еще хотите? — спросил я. — Может, скотч?
— Нет, спасибо.
— Да и я уже, того, вполне нарезался. И баба моя скоро вернется. У нее, типа, деловой обед. В связи с ее бутиком. Пытается, это, инвесторов привлечь.
Он ничего не ответил. Я зевнул и с хрустом потянулся. Икнул. Вставая со стула, я зацепил коленной чашечкой угол столешницы. Эмисова рюмка шатнулась на ножке, как подброшенная в орлянку монета, но у него оказалась хорошая реакция, и почти ничего не расплескалось.
— Блин, — высказался я. — Ладно, Мартин, до скорой встречи.
— Несомненно.
— ...Чего-чего ты сказал?
Я вдруг понял, как меня раздражает его высокомерный тон, его загар или его книжка. Или то, как он пялится на меня на улице.
— Ничего, — ответил он. — А что такое?
— Как-как ты меня назвал?
— Никак.
— Я что, вру, что ли? Вру, да?
— Да успокойся, приятель, успокойся. Ты молодец, все у тебя получится. До скорой встречи.
— ...Ладно.
— Только береги себя.
— Ладно. Ну, Мартин, пока, — сказал я и на подкашивающихся ногах вписался в дверной проем.
Одиннадцать вечера — час беспредела. Полицейские в рубашках с короткими рукавами (все мы последнее время так ненавязчивы, так неформальны во всем, что касается преступности) стоят по шесть вокруг белых фургонов, финансовой скорой помощи с аккуратной красной полоской, обслуживание на поворотах с главной трассы, за кюветом. Где-то скапливалась шпана, уличные драчуны готовились начать свое шоу. Судя по всему, в прошлую субботу здесь была натуральная революция. Я обедал один у окна в «Бургер-бауэре» и ничего не заметил. По-моему, здесь что ни вечер, то полный беспредел. Всегда был и всегда будет. В одиннадцать вечера на Лондон обрушивается буря, массовое безумие, пей до дна и хватай, что плохо лежит... А вот и они опять. Не стесняйтесь, говорю я. Вам море по колено, а мне и подавно, живем только раз. Нечего стесняться.
Бей-круши.
— Усекла, Селина, — втолковывал я ей по окончании моего личного беспредела. — Слушай меня, и слушай внимательно. Пока меня не будет, чтобы юная леди сидела тише воды, ниже травы. Усекла? Чтобы никаких мне больше фокусов! Ты теперь, детка, на зарплате сидишь, и мое слово, черт побери, закон. Никто еще не объезжал Джона Сама на кривой, ясно? Никто!
— Ась? Ничего не слышу. Морду бы хоть от подушки оторвал.
— И пусть только кто-нибудь попробует меня надуть — сразу об этом пожалеет. Живо поймет, что не на того напал...