Деньги
Шрифт:
Порывались стрельцы уйти, а народ не пускает. Федька Дыра первый вскричал:
– Читай всему миру, ребятушки!
– Чита-а-а-й! – подхватили сзади.
Переглянулись стрельцы, и старший – Куземка Нагаев за бумагу взялся, от столба отодрал – воском держалась. Взобрался на кучу камня построечного, стал громко читать:
– «Изменник Илья Данилович Милославский, да окольничий Федор Михайлович Ртищев, да Иван Михайлович Милославский, да гость Василий Шорин…»
– Истинно! – закричали в толпе. Лица у всех худые, изможденные. – Мы с женками да с детишками помираем голодной смертью,
– К ца-а-а-рю! – кричали другие. – На изменников челом бить.
От земского приказа дьяк верхом прискакал. Письмо у Кузьмы вырвал. Хотел вон уехать, да где там, не дали. Схватили за ноги, с коня стащили, чуть было камнями не побили.
– К изменникам везешь! Сами царю отнесем!
Все к Кремлю пошли. А на Красной площади из других мест Москвы народу разного тьма собралась: тут и торговые люди, и рейтары, и хлебники, и мясники, и пирожники; деревенские, гулящие и боярские люди… На Лобном месте такие же письма читают: со Сретенской улицы, с Кожевников принесли.
Медный бунт
Затемно еще в царских службах поднялись шум и превеликая суматоха. Стучали топоры – дрова кололи. Птица разная кричала: кухонная прислуга ту, что пожирней, ловила к столу. Из погребов всякие припасы носили. Стряпухи перед печами колдовали, противнями гремели.
Был день рождения одной из царевен.
В царской пекарне пеклись именинные калачи в три аршина длиной да в четверть шириной: бояр жаловать.
В подмосковном царском селе Коломенском в тот день служили обедню. В маленькой деревянной церкви было душно от ладанного чада, пламени бессчетных свечей и дыхания людей. Протопоп, облаченный в золотую ризу, дребезжащим слабым голосом читал молитву о здравии новорожденной. Слышались вздохи и пришептыванья. Царь с семейством и бояре усердно молились.
Вдруг какое-то движение прошло в толпе. Расталкивая всех, вперед пробирался царский стряпчий Медведев. Тронул сзади за руку Илью Даниловича Милославского и что-то горячо зашептал на ухо. Испуганно задрожала борода боярина. Илья Данилович шагнул к царю, в свою очередь стал шептать:
– Батюшка государь, беда! Гилевщики-бунтовщики из Москвы пришли, противу меня и Ртищева кричат, расправы над нами от твоей милости требуют.
В гневе глянул царь в окно, увидел тьму народа всякого, что издали к селу приближалась, и тотчас гнев у него страхом сменился.
Много лет прошло, а не забыл он, как вот так же требовал разбушевавшийся народ наказания боярина Плещеева – судьи Земского приказа, что нажил богатство нечестными делами. Хотели отстоять – не вышло: взял Плещеева народ и самосудом с ним расправился.
Вспомнил это царь и приказал Милославскому, любимцу своему Ртищеву, царице, царевнам не мешкая идти в хоромы и затаиться там, а сам вышел на паперть. Подле нее уже стояла толпа.
Какой-то человек выступил вперед, держа перед собой шапку. Царь про себя приметил: ручищи что братины медные. В шапке белело снятое со столба в Москве письмо. Поднес шапку царю и проговорил негромким голосом:
– Изволь, батюшка царь, вычесть письмо перед миром, а изменников привесть перед себя.
– А буде добром не отдашь, учнем имать сами! – крикнул кто-то из задних рядов.
Алексей вскипел было от такой дерзости, да сдержался. Дряблые щеки покраснели. Решил на хитрость пойти. Прочитал письмо и обещал сразу же в Москву ехать для сыска, а сам незаметно приказал стрельцов в Коломенское вызвать. Не поверил ему народ, помнил поблажки Милославскому. Один мужик держал царя за пуговицу, не пускал, требовал обещания учинить суд боярам Милославскому и Ртищеву.
Тихо, ласково увещевал царь толпу, ждал из Москвы стрелецкие полки. А как увидел их издали, куда девался смиренный вид, кровью глаза налились у «тишайшего», ногами затопал, закричал тонким голосом:
– Хватайте гилевщиков, вяжите их, рубите.
Стольники царские, стряпчие, дворяне и стрельцы бросились на безоружных. Началась расправа.
Жестоко поплатился народ, искавший справедливости у царя.
Многих насмерть забили на месте. По царскому приказу 500 человек вдоль примосковских дорог повесили, а также в Москве – на Лубянке да на Болоте. Большая часть была связана, посажена на баржи и потоплена в Москве-реке.
Всех оставшихся в живых участников восстания или заподозренных велено было заклеймить: на левой щеке раскаленным железом поставить «буки» – начальную букву слова «бунтовщик».
Но не успокоился на этом царь. Хотелось найти тех, кто писал «воровские» письма. Приказал у всех грамотных в Москве и других городах сличить почерки с теми письмами. Однако ж не нашли виновных.
Хоть и жестоко расправился царь с восставшими, но обращение медных денег прекратил: увидел, что не пополняется, а скудеет казна от порченых денег. Главное же – гнева народного испугался. И не один он: и царица, и бояре некоторые долго с той поры хворали.
Представители
Да знает каждый, кто желает знать об этом: бумаги лоскуток отныне ста монетам равняется в цене.
Гете. «Фауст».
И вот, наконец, бумажки вместо благородного металла! Человечество пришло к бумажным знакам, заменяющим деньги.
В самом деле, какая разница, будет ли работа оплачиваться золотом или такими знаками? Лишь бы эти знаки, в свою очередь, принимали в уплату налогов, за квартиру, за товары в магазине. Люди не испытывают от этого никаких неудобств. Наоборот, бумажные деньги легки, их удобно носить с собой; если они пришли в негодность, их просто заменить новыми, потому что они дешевы в изготовлении.
У бумажных денег были предшественники – кожаные деньги.
Задолго до нашей эры один восточный император велел изготовлять деньги из оленьих шкур. А чтоб сделать невозможной подделку, для этой цели употребляли шкуры редко встречающихся белых оленей. По императорскому приказу белые олени вылавливались и помещались в строго охраняемый загон. Никто под страхом смертной казни не смел охотиться на белого оленя.
Бумажные деньги впервые появились почти тысячу лет тому назад. Бумага для них изготовлялась по специальному рецепту из внутреннего слоя коры тутового дерева. Кору измельчали, делали массу, похожую на студень, а из нее – бумагу.