Деникин. Единая и неделимая
Шрифт:
Деникин и Врангель — лед и пламень «Белого дела», вражда которых это дело во многом и сгубила.
Именно Деникин выдвинул на 1-ю конную дивизию приехавшего из Киева и разочаровавшегося в гетмане Врангеля в 1918 году как популярного кавалерийского генерала. При том, что именно конных военачальников у главкома было много на Юге России, выбирать было из кого, но заслуги Великой войны, старая должность начдива Врангеля и стремление к воссозданию старых воинских традиций взяли свое. Тоже на свою голову.
Собственно, барон прекрасно справился со своими обязанностями и воевал на Северном Кавказе более чем успешно. Недаром ему за громкие победы присвоили чин генерал-лейтенанта. Терцы и кубанцы под его командованием не знали поражений и на руках
Вполне объяснимы трогательная забота главкома о больном тифом Врангеле и его последующее назначение командующим Кавказской армией. До лета 1919 года отношения в дуэте Деникин-Врангель можно назвать если не теплыми, то уж точно вполне благожелательными. Недаром оба пишут друг о друге прекрасные впечатления от первого знакомства и начального этапа отношений.
Одна беда — в отличие от вознесенного стечением обстоятельства на военный Олимп неамбициозного Деникина, Врангель не привык находиться в чьей-либо тени и всегда стремился только к абсолютному лидерству. Вероятно, поэтому его неудержимо тянуло в столь популярные в то время «спасители России». Похоже, в мечтах барон на белом коне уже въезжал на Красную площадь и принимал парад как «князь Пожарский Белого дела».
Чутким профессиональным взором Врангель улавливал наиболее выгодное направление главного удара и без всякого стеснения предлагал себя в качестве командующего. И ведь велись на это и Деникин, и Романовский, хоть оба видели в бароне откровенный нарциссизм. Поклонник капусты Деникин лишь посмеивался, ставя интересы Белого дела выше личных мотивов, более тонкий Романовский опасался, понимая, что из барона выйдет такой диктатор, что никому мало не покажется.
С летней кампании 1919 года и начинают проявляться капризы и амбиции Врангеля. Сначала он настаивал на том, что всей армии с ним во главе просто необходимо идти на Волгу спасать Колчака. Когда ему, прекрасному тактику, но весьма посредственному стратегу объяснили необходимость поддержать донцов, заткнуть брешь в Донбассе и встретить союзников «хорошо подготовленными» с армией и территорией, тот обиделся и стал требовать себе такое количество войск, которое считал достаточным для успеха царицынской операции. Ему опять терпеливо (можно не сомневаться, Деникин даже на самостийников лишь тихо скрипел зубами) объяснили, что кубанцы — не собственность семейства Врангелей, они нужны на Кавказе и в Черноморской области. Если обратиться к переписке между Ставкой и Кавказской армией, которую барон щедро приводит в своих воспоминаниях для «суда Истории», можно обратить внимание на то, что ее тональность сводится к сплошным упрекам со стороны КА в адрес Ставки, подчас переходившим грань приличия. Врангель шлет пространные письма, в которых постоянно сетует на невнимание к своей армии со стороны начальника штаба ВСЮР (Романовского, сразу раскусившего его, барон сразу возненавидел, как и генерал-квартирмейстера Ставки генерала Плющевского-Плющик), на посылку резервов не ему, в Добрармию, которая-де «не встречает сопротивления», в то время, как он истекает кровью. Уже не просит, а требует присылки под Царицын пехоты, конницы, техники, иначе вообще отказывается (!) наступать («Доколе не получу всего, что требуется, не двинусь вперед ни на один шаг, несмотря на все приказания…» — хорошая дисциплина у любителя «порядка» по-врангелевски).
Деникин скрупулезно отвечал не менее пространными письмами, в которых успокаивал нервного подчиненного и напоминал ему, что в этой войне потери несет не один он, а заметные успехи как раз в данный момент не у Врангеля, а у Добрармии.
Когда стало заметно, что именно Май-Маевский играет первую скрипку добровольческого ансамбля, барон тут же забыл, что направление на Волгу им же считалось главнейшим, предложил создать конный кулак в 3,5 дивизии с собой в качестве командующего и бросить его на Москву. При наличии на этом участке фронта битых красных армий и отсутствия у них кавалерии успех обещал быть вполне
Барон традиционно обижался и переходил от писем к памфлетам, которые распространял по всей армии, доказывая свои выдающиеся заслуги в Белом движении, стратегическую мудрость и превосходство своих тактических взглядов над недоумками в Ставке.
Врангель писал: «Из писем из Екатеринодара и от приезжающих оттуда лиц я знал, что в ставке мною недовольны. Генерал Романовский громко обвинял меня в «оппозиции» главному командованию. Это служило камертоном и для прочих чинов штаба. Не сомневаюсь, что значительную роль играли здесь секретные сводки и «информация вверх» пресловутого Освага. Чья-то незримая рука искусно вела закулисную игру. Еще в бытность мою в Ростове мне попалась в руки одна из секретных информационных сводок донского штаба. Отмечая благожелательное ко мне отношение местного населения, она упоминала вскользь, что «среди обывателей ходят слухи, что в ближайшее время Врангель явится преемником генерала Деникина». Я тогда же, показывая сводку генералу Юзефовичу, сказал ему, что фраза эта помещена неспроста, а несомненно с задней мыслью вселить в Главнокомандующего предубеждение против ближайших помощников. Впоследствии я имел случай убедиться, что подозрения мои были вполне основательны и что чья-то злая воля удачно использовала слабые струны Главнокомандующего».
Ох и византийствовал Врангель, спавший и видевший себя на белом коне во главе Белого движения. Почему-то в данной ситуации куда больше верится именно «слухам среди обывателей», чем его откровениям задним числом. Ибо тут же начали циркулировать слухи «среди обывателей», что только барон может спасти ситуацию и своей железной рукой навести порядок в совершенно «разобранном» тылу и на фронте.
Сам барон в своих воспоминаниях на всякий случай оправдывается и ни в коем случае не желает быть заподозренным в негативном отношении к Ставке:
«Мы вышли от Главнокомандующего вместе с генералом Романовским. Неожиданно он обратился ко мне.
— Я хотел переговорить с вами, Петр Николаевич, я замечаю за последнее время с вашей стороны какое-то недоброжелательное отношение, вы, как будто, нас в чем-то упрекаете, между тем мы стараемся вам всячески помочь.
Я ответил, что никакого недоброжелательства с моей стороны нет, что если я подчас с излишней горячностью и высказываю свое мнение, то это исключительно оттого, что я не могу не делить радостей и горестей моих войск и оставаться безучастным к тяжелому положению армии.
— Я рад, что мы объяснились, — сказал генерал Романовский. Мы расцеловались».
Сцена, достойная иллюстрации к «иудиному поцелую». И тут же по армии летели очередные памфлеты, в разногласия начинали втягиваться иностранные миссии и кубанская верхушка, личные недоброжелатели главкома.
Деникин изо всех сил старался не переходить на личности и сохранять хотя бы чисто служебные отношения, но становилось ясно, что Врангель уже в открытую интригует, целя пока только в Романовского.
Следует добавить, что чуткая челядь тут же подхватила и сколь могла раздула конфликт между людьми, сделав его сначала конфликтом между штабами, а затем и между общественными силами различной ориентации. Можно себе представить, насколько это «пошло на пользу» «Белому делу».
«Московская директива» стала любимым баронским жупелом, который тот склонял на всех углах как апогей бесталанности и непрофессионализма Ставки.
Риторика Врангеля умиляла своей безапелляционностью: «Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 года я предложил Вам перебросить ее на царицынское направление, дабы подать помощь адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге.