Дэнс, дэнс, дэнс
Шрифт:
Утром позавтракать я не успел, и потому, не дожидаясь обеда, отправился в вагон-ресторан. Заказал себе пива и омлет. За моим столиком мужчина лет пятидесяти в костюме и туго затянутом галстуке тоже пил пиво, заедая сэндвичем с ветчиной. Внешне он сильно смахивал на типичного специалиста-технаря — технарем и оказался. Первым начав разговор, он сообщил, что работает инженером в Силах Самообороны и занимается техобслуживанием военных самолетов. Потом очень подробно рассказал мне, как советские истребители и бомбардировщики нарушают наш воздушный суверенитет. При этом вопрос о незаконности действий распоясавшейся советской авиации, похоже, заботил его в самую последнюю очередь. По-настоящему его беспокоила только проблема экономичности у американского “фантома”
— Это ж какое расточительство! — негодовал он. — Сколько топлива переводится на дерьмо! Да поручи они производство своих “фантомов” японским заводам — мы бы сократили им эти цифры чуть ли не вполовину! А в принципе, мы и сами запросто могли бы выпускать свои реактивные истребители-перехватчики — ничем не хуже “фантомов”! Было бы желание — хоть завтра!..
Тогда я и рассказал ему, что Перевод-На-Дерьмо — величайшее благо эпохи развитого капитализма. Япония покупает у Штатов реактивные истребители и запускает их в небеса, транжиря драгоценное топливо; благодаря этому, колесо мировой экономики совершает еще один цикл — и Развитой Капитализм развивается еще дальше в своем развитии. Если же все перестанут производить то, что нужно переводить на дерьмо, наступит Великий Хаос — и от мировой экономики останутся одни ошметки. Перевод-На-Дерьмо питает мировой порядок, мировой порядок активизирует экономику, экономика производит еще больше объектов для переведения на дерьмо… Ну, и так далее.
— Может, оно и так, — вроде бы согласился он, немного подумав. — И все-таки… Может, потому, что детство у меня на войну пришлось, когда всего не хватало… Но такого устройства общества моя душа не принимает! Нашему-то поколению — не то, что вам, молодым! — свыкнуться с такими премудростями сложновато.
Он горько усмехнулся.
Я вовсе не считал, что со всем этим свыкся, но затягивать разговор не хотелось — и я не стал возражать. Свыкнешься тут пожалуй! Мозгами понять еще получается. Но свыкнуться? Слишком большая разница между этими двумя состояниями… Я прикончил омлет, попрощался и поднялся из-за стола.
Вернувшись на свое место, я полчаса поспал, а затем до самого Саппоро читал биографию Джека Лондона, купленную в книжной лавке у вокзала Хакодатэ. По сравнению с яркой, полной трагедий и триумфов судьбой Джека Лондона моя собственная жизнь показалась серой и неприметной, как пугливая белка, хоронящаяся в ветках дуба в ожидании весны. По крайней мере, несколько минут мне действительно так казалось. Такая уж это штука — чужие биографии. Кому захочется читать биографию библиотекаря из городка Кавасаки, прожившего мирную жизнь и тихо помершего в своей постели? Нет — читая чужие биографии, мы словно требуем некой компенсации за то, что в наших собственных жизнях не случается, увы, ни черта…
От станции Саппоро до отеля “Дельфин” я решил добраться пешком: багажа у меня не было, только сумка через плечо, а погода стояла великолепная — ни ветерка. Тротуары были завалены грязным, счищенным с дороги снегом, и прохожие передвигались по ним с великой осторожностью, обдумывая каждый шаг. Девчонки-старшеклассницы с пунцовыми от мороза щеками галдели на всю округу; изо рта у них валил пар — такой белый и плотный, что хоть пиши на нем иероглифы. Я вышагивал по улицам, разглядывая здания и прохожих. В последний раз я приезжал в Саппоро четыре года назад; однако теперь все казалось таким незнакомым, будто я не был здесь тысячу лет.
Прошагав полпути, я зашел в кофейню, где выкурил сигарету и выпил крепкого кофе с коньяком. Вокруг меня вертелась обычная жизнь обычного города. В углу еле слышно ворковала влюбленная парочка; бизнесмен, обложившись бумажками, корпел над какой-то цифирью; стайка студентов обсуждала предстоящий лыжный поход и последний альбом “Полис”… Стандартная картинка из повседневности любого нормального города. Наблюдай ее что здесь, что в Иокогаме, что в Фукуоке — разницы никакой. И все-таки, несмотря на такую всеобщую одинаковость (впрочем, возможно, как раз из-за нее) — именно в этой кофейне, именно за этим столиком и с этой чашкой в руке я вдруг ощутил особенно жуткое, прожигающее до самых костей одиночество. Мне вдруг представилось: я — совершенно чужеродное тело. Ни этому городу, ни этой повседневности я никак не принадлежу.
Конечно, если спросить меня, каким же кофейням я принадлежу хотя бы у себя в Токио, — я отвечу, что ни в Токио, ни где-либо еще таких мест просто нет. И все-таки — в токийских кофейнях я такого ужасного одиночества не испытываю. В токийских кофейнях я просто пью кофе, читаю книги — в общем, убиваю время, не напрягаясь. Ведь там это — часть моей повседневности, о которой я предпочитаю не задумываться слишком глубоко.
Здесь же, в Саппоро, я переживаю одиночество человека, высаженного на крохотном острове далеко за Полярным кругом. Всегда один и тот же пейзаж. Все выглядит так же, как на любом другом острове в этих широтах. Но если бы можно было сорвать с него покровы льда и снега — этот остров отличался бы от всех известных мне островов на Земле. Мне так кажется. Он похож — но он не такой. Как иная планета. Планета, где говорят на одном со мной языке, носят похожую одежду, где лица принимают знакомые выражения. И все-таки — что-то принципиально не так. Мир, в котором не срабатывает какой-то закон Природы. Вот только какой закон срабатывает, а какой нет, приходится раз за разом испытывать на собственной шкуре. Ошибусь хоть раз — и мне крышка: все вокруг поймут, что я инопланетянин. Все тут же повскакивают с мест и, окружив меня, начнут тыкать пальцами:
— ТЫ НЕ ТАКОЙ! — закричат они. — НЕТАКОЙ-НЕТАКОЙ-НЕТАКОЙ!!!
Рассеянно прихлебываю кофе, предаваясь подобной “мыследеятельности”.
Химеры, химеры…
Но что правда — я ведь действительно одинок. Ни с чьей реальностью не пересекаюсь. И в этом-то вся проблема. Что бы ни произошло — я всегда возвращаюсь к самому себе. Ни с кем и ни с чем не связанный.
Когда я последний раз влюблялся всерьез?
Миллион лет назад. В перерыве между Великими Ледниками. В какие-то совершенно доисторические времена — юрский период или что-то вроде. Все, что окружало меня тогда, давно исчезло с лица земли. Динозавры, мамонты, саблезубые тигры. Газовые бомбы в саду Императорского дворца. Все это кануло в Лету — и наступил Развитой Капитализм. И я остался в нем один-одинешенек.
Я заплатил за кофе, вышел на улицу — и, не думая ни о чем, зашагал прямиком к отелю “Дельфин”.
Точной дороги я не помнил, и потому слегка беспокоился, смогу ли быстро его найти. Волновался я, как оказалось, совершенно напрасно. Отель отыскался сразу. Умопомрачительный билдинг в двадцать шесть этажей сам вырос перед глазами. По-модернистски изогнутые линии стиля “Баухаус”; огромные сверкающие блоки из стекла и нержавеющей стали; широченная эстакада для заезда автомобилей, и вдоль нее — флаги чуть ли не всех стран мира; швейцары в униформе, энергичными жестами зазывающие машины гостей на парковку; стеклянный лифт, стрелой уносящий к ресторану под самой крышей… Только слепой не заметит такое! На мраморных колоннах у самого входа я еще издали разглядел рельефные изображения дельфина, а под ними — крупные буквы:
“DOLPHIN HOTEL”.
Секунд двадцать я стоял с открытым ртом, разглядывая эту громадину. И наконец вздохнул — так глубоко и протяжно, что успел бы, наверное, за это время долететь до Луны.
Я совершенно обалдел.
И это еще слабо сказано.
5
До скончанья века стоять перед отелем, разинув рот, не годилось — и я решил зайти внутрь. Все-таки адрес тот же. И название совпадает. И даже заказан номер на мое имя. Никуда не денешься — придется зайти.