Der Arme Dolmetcher

В один из дней 1944 года, среди адского грохота передовой, я был ошеломлен известием о назначении меня переводчиком, толмачом, Dolmetcher, если вам будет угодно, для целого батальона. Мне было приказано отправиться для расквартирования в дом бельгийского бургомистра, находившийся в пределах досягаемости артиллерийских орудий с линии Зигфрида.

До тех пор мне никогда не приходило в голову, что я могу толмачить. Я был определен на эту должность, когда ожидал передвижения из Франции на передовые позиции. Будучи студентом, я заучил, повторяя за товарищем по колледжу, с которым вместе жил, первую строфу «Лорелеи» Генриха Гейне, и случилось так, что я, работая в пределах слышимости батальонного начальства,

вновь и вновь бездумно твердил эти строчки. Полковник (детектив при отеле в городке Мобил) спросил старшего помощника (продавец тканей из Ноксвилла), на каком языке были эти стихи. Старший помощник подождал, пока я с грехом пополам не отбарабанил «Der Gipfel des Berges foo-un-kelt im Abendsonnenschein», и вынес свое суждение.

«Кажись, этот самый ихний немецкий, полковник», – сказал он.

Весь немецкий, который я знал, в переводе на английский звучал приблизительно так: «Не знаю, почему я столь печален. Я не могу выбросить из головы одну старую легенду. Воздух прохладен, вечереет, и Рейн тихо несет свои воды. Вершина горы мерцает в лучах вечернего солнца».

Полковник чувствовал, что положение обязывает его принимать быстрые, волевые решения. Он успел принять несколько особо удачных, пока Вермахту не задали взбучку, но в тот день он явно был в ударе. «Если это немецкий, то какого он тут делает с этими ведрами?» – захотел он узнать.

Двумя часами позже батальонный писарь сказал мне, чтобы я бросал работать, потому что я теперь переводчик при батальоне.

Вскоре последовал приказ о перемещении войск. Начальство было слишком задергано, чтобы прислушаться к моим заверениям в собственной некомпетентности. «Нормально ты говоришь на ихнем немецком», – сказал старший помощник. «Где мы будем, там с фрицами особо болтать не собираются». Он любовно похлопал рукой по моей винтовке. «Вот эта штука тебе поможет переводить», – сказал он. Старший помощник, который всем, что знал, был обязан полковнику, верил, что американская армия только что задала трепку бельгийцам, и я должен поселиться у бургомистра, чтобы быть уверенным в том, что он нас не надует. «И ваще», – заключил старший помощник, – «кроме тебя тут нихто больше по-ихнему не говорит».

К ферме бургомистра я ехал на грузовике вместе с тремя хмурыми потомками немецких иммигрантов из Пенсильвании, которые уже давно – и добровольно – стали переводчиками. Когда я честно признался, что не представляю для них конкуренции и надеюсь на скорейшее разжалование в течение ближайших двадцати четырех часов, они смилостивились настолько, что снабдили меня ценной информацией, а именно, что я называюсь Dolmetscher. Они также расшифровали по моей просьбе «Лорелей». Теперь в моем распоряжении оказалось около сорока слов (уровень двухлетнего), но никакая их комбинация не обеспечила бы меня и стаканом холодной воды.

Каждый оборот колеса сопровождался новым вопросом: "Как по-немецки «армия»?… Как спросить, где ванная?… "Как будет «мне плохо»?… «хорошо»?… «тарелка»?… «брат»?… «ботинок»? Мои флегматичные инструктора утомились, и один из них протянул мне брошюру, изданную с целью облегчить солдату в окопе овладение немецким языком. «Там нет нескольких первых страниц», – объяснил жертвователь, когда я спрыгнул с грузовика перед кирпичным фермерским домом бургомистра. «Пошли на самокрутки», – сказал он.

Когда я постучал в дверь бургомистрова дома, было раннее утро. Я стоял на ступеньках, словно второстепенный персонаж, ждущий своего выхода за кулисами. В пустой голове стучала единственная реплика, которую я должен был произнести. Дверь распахнулась. «Dolmetscher», – сказал я.

Сам бургомистр, старый, худой, в ночной сорочке, провел меня в предназначавшуюся мне спальню на втором этаже. Свое приветствие он в равной степени выражал как мимикой, так

и словами, так что вставлять время от времени «Danke schon» казалось на данный момент вполне адекватной реакцией переводчика. Я уже было приготовился задушить дискуссию на корню, произнеся:"Ich weiss nicht, was soll es bedeuten, dass ich so traurig bin.", [1] Он бы прошаркал назад в постель, убежденный, что имеет дело с опытным, хотя и полным мировой скорби, или Weltschmerz [2] Dolmetscherом. Военная хитрость оказалась излишней. Он оставил меня одного осматривать позиции и собираться с силами.

Главным моим трофеем была изувеченная брошюра. Я по очереди изучил каждую из ее бесценных страниц, восхищенный простотой переложения английского языка на немецкий. С этим буклетом, все, что от меня требовалось – это вести пальцем по левой колонке, пока я не находил ту английскую фразу, которая была мне нужна, а потом отттараторить мешанину бессмысленных слогов, напечатанную напротив в правой колонке. «Сколько у вас гранатометов?», к примеру, звучало так: Вии филь гренада вэафэа хабен зи? Самый безупречный немецкий для «Где ваши танковые колонны?» оказался не сложнее чем Во зинт ире панцер шпитцен? Я шевелил губами, бормоча про себя фразы: "Где ваши гаубицы? Сколько у вас автоматов? Сдавайтесь! Не стреляйте! Где вы спрятали ваш мотоцикл? Руки вверх! Из какого вы подразделения?

Брошюра внезапно закончилась, и мое состояние из маниакального превратилось в депрессивное. Датчане из Пенсильвании скурили все тыловые любезности, составлявшие первую часть брошюры, оставив мне для проработки лишь остроты рукопашного боя.

Я лежал без сна в кровати, а в моей голове постепенно вырисовывалась драма, в которой я мог бы сыграть…

Толмач (дочери бургомистра): Не знаю, что будет со мной, я столь печален. (Обнимает ее.)

Дочь бургомистра (с податливой застенчивостью): Воздух прохладен, вечереет, и тихий течет Рейн.

(Толмач подхватывает на руки дочь бургомистра и несет ее в свою комнату.)

Толмач (мягко): Сдавайся.

Бургомистр (размахивая парабеллумом): Ах! Руки вверх!

Толмач и дочь бургомистра: Не стреляйте!

(Карта с диспозицией Первой Американской Армии выпадает из нагрудного кармана бургомистра.)

Толмач (в сторону, по-английски): Зачем этому якобы сотрудничающему с союзниками бургомистру понадобилась карта с диспозицией Первой Американской Армии? И почему мне нужно толмачить с немецкого, если он бельгиец? (Он выхватывает из-под подушки пистолет 45-го калибра и направляет его на бургомистра.)

Бургомистр и дочь бургомистра: Не стреляйте! (Бургомистр роняет парабеллум, пятится, ухмыляясь.)

Толмач: Из какого вы подразделения? (Бургомистр угрюмо молчит. Дочь бургомистра подходит к нему, тихо плача. Толмач преграждает ей путь.) Где вы спрятали свой мотоцикл? (Опять поворачивается к бургомистру.) Где ваши гаубицы, а? Где ваши танковые колонны? Сколько у вас гранатометов?

Бургомистр (отступая под градом вопросов): Я – я сдаюсь.

Дочь бургомистра: Я столь печальна.

(Входит стража, три потомка немецких иммигрантов из Пенсильвании, совершающие рутинный обход. Они появляются как раз вовремя, чтобы услышать, как бургомистр и его дочь признаются в том, что они – диверсанты-парашютисты, заброшенные в тыл американской армии.)