Шрифт:
Ровно год назад доктор прописал мне двухнедельный отдых где-нибудь подальше от дома, и, по его же совету, я выбрал сельский постоялый двор в окрестностях Базеля, неподалеку от Рейна: он рекомендовал мне это местечко как тихое и гостеприимное. Осень была в самом начале. Вокруг – такая красота… Но, увы, с первой же ночи вопрос о поправке здоровья был поставлен под угрозу…
В ту ночь, будь она неладна, часа в три прокричал петух. Наверное, мне это приснилось: ну какой петух станет кукарекать в такую рань! Однако заснуть я уже не смог: весь в поту, разбитый, одинокий лежал я в своей комнате, что тебе мертвый в домовине.
Пришлось встать, одеться и выйти на улицу: оставаться в помещении было выше моих сил. Дул сильный ветер, ночь была холодной
Так кричал петух или нет? Я плохо различал русло ручья, без конца виляющего, то исчезающего из виду, то уходящего под землю. Теперь мой путь лежал под густолиственными деревьями, которым ветер тоже задал трепку, тряся их почем зря, порой за их ветками бегущее облачко обнажало кусок чистого неба – он был шафранного цвета. Мне было плохо: я дрожал не столько от холода, сколько от тоски и омерзения. Начал накрапывать дождь, ветер сносил капли в сторону стены деревьев… Вдруг в центре узкой долины, обсаженной лесом, показалась длинная белая стена. Мертвенно-бледная полоса в безлюдной лощине – странное зрелище, ничего не скажешь. Я невольно замедлил шаг, дождь прекратился, небо еще озарялось вспышками, но ветер не унимался: проходя по опушке, я слышал его свист.
В тот момент, когда я достиг стены, из-за туч как раз выглянула луна и с необыкновенной ясностью осветила то, что находилось по ту ее сторону: кресты, памятные камни, колонны с ангелами. Я толкнул решетку калитки и прочел надпись, сделанную металлическими буквами на фронтоне ворот:
AMICIS NOSTRIS CANIBUS GRATIAS [2]
Это было собачье кладбище! От неожиданности я чуть было не рассмеялся, но вся моя жизнь в этот момент показалась мне такой нелепой, что я опустил голову, осерчав на самого себя за то, что отправился в непогоду – и куда? В зловещее место, где были собраны шавки всех местных собачников.
2
В благодарность нашим друзьям – собакам (лат.).
Только я собрался повернуть назад, как дождь припустил с новой силой. При входе на кладбище имелся какой-то домик, куда я и бросился, скрипя подошвами по гравию. Домик оказался небольшим храмом с колоннами, плиточным полом, в глубине его посверкивали ручки садовых инструментов и леек. В первых проблесках зари, окинув взором простирающееся передо мной пространство, я увидел заливаемые водой с небес мраморные и железные кресты, мавзолеи, часовни, статуи, гениев. Они манили меня. Вскоре на горизонте обозначилась розовая полоса, и шумные дождевые струи, не дававшие мне шагу ступить из моего убежища, окрасились в нежные тона. Было шесть утра, занимался новый день. Еще четверть часа – и ветер угомонился. Вслед за ним унялся и дождь. Некоторое время я еще испуганно ждал чего-то, заслушавшись пения дрозда, приветствующего зорю мелодичной сольной арией.
Одиночество – то ли дрозда, то ли мое собственное, кладбище собак в первых лучах солнца посреди залитой дождем долины – все было необычно. «Красота места настраивает прохожего на задумчивый лад, ему и невдомек, кто почиет за стеной», – подумалось мне. Солнце развеяло мои ночные страхи, и я уже почти невозмутимо взирал на ряды могил и полчища надгробий. Я стал не спеша обходить их и читать эпитафии, к слову сказать, часто исполненные готическим шрифтом: в них восхвалялись добронравие, бесстрашие и верность усопших. Если б не надпись на фронтоне ворот, как бы можно было обмануться! Немецкий язык придавал этим текстам, выгравированным на мраморе или меди, некую особую величественность. Латынь же добавляла мелодичности. Мне приходилось делать усилие, чтобы не забывать: речь идет об останках животных, а не о доблестных горожанах или полных гражданских добродетелей судьях. На иных надгробиях была помещена фотография усопшего – в медальоне под стеклом или покрытая эмалью. Колли, доги, охотничьи псы со сверкающими пастями с серьезной нежностью взирали на меня.
Здесь покоится
Гари
Друг в течение 13 лет
Прощай
Были и более фривольные, не столь канонические надписи, были и такие, которые разумному человеку вообще сложно осмыслить. С одной фотографии в обрамлении поддельного жемчуга смотрела агрессивная, недовольная, хитрая собачья морда, а эпитафия под ней гласила:
О, Зино, ты был лучезарной,Ниспосланной свыше наградой,Храним ты в сердцах благодарных,И папы, и мамы отрада.Я прямо-таки вздрогнул от ужаса. Так и представил себе последний вздох покойного, обмывание, кортеж из близких ему лиц, само погребение… Меж тем защебетали птички, зачирикали воробьи. Усталость брала свое. Подумалось: а на кого в этой небольшой коммуне возложено поддерживать здесь порядок? Как и на прочих кладбищах, каждый участок был здесь пронумерован, аллеи подметены, сорняки удалены, горшки с цветами подновлены.
Я побрел обратно. Стало припекать. Я вспотел. Задыхаясь, без сил ввалился я в столовый зал гостиницы. Тут же спросил вина – отменного рейнского, сухого, которое врач порекомендовал мне для выздоровления. Потягивая вино маленькими глоточками и наслаждаясь отдыхом и покоем, я окинул взглядом стены, обитые деревянными панелями, на которых были развешаны рекламные листы и незатейливые гравюрки. Над стойкой с нагроможденными на ней пивными кружками ярких цветов и рюмками красовалась голова оленя с тяжелым взглядом. И вдруг подавальщица, бывшая в столовом зале, ни с того ни с сего замерла, воздела руки вверх и по направлению к большому окну, к которому я сидел спиной, бросилась к двери, ведущей в коридор, и завопила как оглашенная:
– Похороны, госпожа, похороны!
Что тут началось! Столовый зал в мгновение ока наполнился движением и гамом. Хозяин, хозяйка, посыльные – все как по команде явились с пирогами, корзинами с бутылками и букетами хризантем, предназначавшимися для каждого столика. Затем хозяин выскочил на порог… Обо мне никто больше не вспоминал. Я не торопясь пил свое прохладное вино, еще больше наслаждаясь покоем при виде того, как суетятся все эти люди. Солнечные потоки вливались в зал через окна и окрашивали скатерти в теплые тона. Патрон с серьезным, чуть ли не торжественным видом открыл дверь и согнулся в поклоне, человек двадцать в трауре прошествовали мимо него в зал. Это все была местная знать и чиновники высокого ранга, так, во всяком случае, мне показалось, поскольку их одежда и манера держать себя отличались от тех, что мне пришлось до сих пор здесь наблюдать. Главным среди них был герр Гауптман, капитан; хозяин несколько раз с большим почтением обратился к нему.
Официанты принесли закуски: копчености, сливочное масло, сыр, и вскоре все принялись с большим аппетитом закусывать, много и шумно переговариваясь, шутя и смеясь. Поднесли еще вина и окорок, герр Гауптман указывал на ту или иную бутылку, пробовал и добродушно руководил действом.
Я спросил еще полбутылки рейнского. А выглянув в окно, увидел впряженных в дроги лошадей и гроб. Как? Похороны еще не состоялись? Я поинтересовался этим у девушки, которая обслуживала меня.
– Так принято для подобного рода траура. По пути на кладбище останавливаются у нас закусить.