Дерево
Шрифт:
Детективы тщательно, метр за метром, обследовали территорию. "Видно, ищут мою могилу, - пришло в голову дереву-Кесслеру.
– Они думают, что меня убили и закопали в саду. А я никак не могу дать им знать, что стою здесь, возле них, что в эти минуты мимо меня пробегает их собака".
Ничего не обнаружив, детективы ушли. "Объявят, что я пропал", рассуждал профессор Кесслер, представляя себе, как его рассудительная бабушка, тряся головой, скажет комиссару полиции: "Я давно этого ожидала". И станет жаловаться, что внучатый племянник такой рассеянный,
Первый снег внес приятное разнообразие в жизнь профессора Кесслера. Но снег быстро растаял, лишь слегка освежив его. Со следующим снегопадом наступили морозы. Затем и этот снег начал таять, и ветви яблони покрылись инеем. Наконец пришла зима с трескучими морозами - о них потом долго вспоминали.
Несколько месяцев простоял профессор Кесслер, скованный холодом. Мороз крепко сжимал его в своих объятиях, и он боялся, как бы его тело-ствол не треснуло. Он знал, что такое случается с деревьями в лютую стужу.
Но страшнее морозов была скука.
Профессор Кесслер повторял про себя все стихи, которые помнил со школы. Воспроизвел в памяти "Записки о Галльской войне" Юлия Цезаря и речи Цицерона, выученные в студенческие годы. Да, можно сказать, это было самое ученое дерево в мире!
Он перебирал в уме химические формулы, вспоминал имена своих гимназических одноклассников и фамилии сокурсников по институту. Снова и снова мысленно прогуливался по Гейдельбергу и другим европейским городам, которые хорошо знал. Вспоминал названия улиц. Старался всеми силами отвлечься. Только теперь он по-настоящему осознал, что переход в мир растений равносилен заключению.
"Что я могу, - патетически рассуждало заснеженное дерево, - что я могу доказать своей жизнью? Быть может, еще лет десять буду в состоянии плодоносить. Если, конечно, не замерзну. А потом - если не замерзну потом, когда..." Профессор Кесслер задумался: интересно, останется ли он жить, если дерево замерзнет или если его вырубят.
Много раз он пытался понять, каким образом превратился в дерево. Но ему это не удавалось. "Ничего, когда-нибудь я все-таки докопаюсь до истины! говорил он себе, - когда-нибудь..."
Когда-нибудь?
Кесслер вдруг осознал, что никогда не избавится от своего нынешнего состояния. И он, с трудом сдерживая рыдания, задрожал, обдуваемый пронзительным зимним ветром.
Погруженный в дремоту, профессор постепенно терял представление о времени. Он не знал, декабрь ли сейчас на дворе или февраль. По правде говоря, ему было все равно.
А потом случилось нечто удивительное: когда зима была на исходе, профессор Кесслер вдруг почувствовал привязанность к людям. Он, который, будучи человеком, никогда не любил людей, неожиданно потянулся к ним, став деревом. Он радовался, когда ему удавалось хотя бы краешком ветки видеть бегущих детей, закутанных в шубки, радовался, когда кто-нибудь, проходя через сад, плечом ненароком касался заснеженной ветки. Это прикосновение его трогало.
Когда же экономка выкрасила ствол белой краской, профессор был ей так благодарен, как никогда и никому прежде. "Я за все вас отблагодарю", взволнованно шептал он, но потом понял, что уже, верно, никогда не сумеет отблагодарить.
И заплакал.
Превратившись в дерево, профессор Кесслер научился плакать.
12
Зиме, казалось, не будет конца. Но еще тяжелее стало, когда зима кончилась и пришла весна.
Приближалась пора цветения, а с ней, как вспоминал профессор Кесслер, и самый трудный период в жизни дерева. Период, который он про себя именовал немного старомодно и высокопарно: распускание.
Он совсем потерял терпение. Его обуревало страстное желание. Талый снег напоил его влагой. Он был сыт, здоров, полон энергии. Его переполняли силы и решимость что-то совершить. Он почувствовал себя четырнадцатилетним подобное безумное юношеское упоение миром, опьянение будущим с той поры он никогда больше не испытывал.
Ему захотелось сбросить с себя панцирь, захотелось высвободиться. Но сколько он ни пытался, какие бы способы ни применял, ему это не удавалось.
Потом он попробовал заговорить. Безуспешно.
Молился.
Впоследствии, вспоминая этот эпизод, профессор испытывал волнение, смешанное с иронией. Он представлял себе дерево, устремившееся в безбрежную синеву неба, потрясающее ветвями с еще не пробудившимися цветками и взывающее ко всевышнему.
Но еще чаще он предавался слезам.
Когда растаял снег, дети перестали кататься на санках с обрыва, который он сумел разглядеть одной из своих веток. Взрослые предпочитали ходить в город более удобной дорогой, чем та, которую он мог наблюдать. Случалось, он целыми днями не видел ни одного человека.
Дереву было одиноко.
13
В мае профессору Кесслеру исполнилось тридцать три года.
С грустью перебирал он в памяти эти годы своей жизни.
Ему пришло в голову, что до того, как он превратился в дерево, он в сущности и не жил: работа заменяла ему жизнь. "Дорожил ли я кем-нибудь?" спрашивал он себя. И иронически отвечал: "Разве что опытами. Даже моя двоюродная бабушка - единственный человек, которого я хоть как-то замечал, - была для меня всего лишь забавной старушкой, о которой я рассказывал анекдоты на новогоднем вечере у себя в институте".
В июне бабушка приехала на дачу. Она гуляла по саду, отдыхала в шезлонге у колодца. Вместе с девочкой, своей крестницей из деревни, играла в саду в мяч.
"Как-то раз мяч залетел в ветки", - вспоминал впоследствии профессор Кесслер. Он говорил о страхе и надежде - двух чувствах, которые овладели им в тот момент. Надежда на то, что бабушка и девочка сумеют распознать его новую сущность. Страх перед тем, как они после этого станут к нему относиться. Не убегут ли? Не закричат ли от ужаса?