Деревянная книга
Шрифт:
– Глупенький, – снова погладила его ледяной рукой Маша-Мара, – я же любила тебя и берегла. Ты должен был погибнуть много раз: и на войне, и от болезни в Индии. Много раз я спасала тебя, хотя ты боялся каждого моего прихода. И сейчас… Прощай, любимый! – Девушка, строгая и торжественная, глядя на Миролюбова со скорбью и любовью, стала медленно удаляться, становясь все меньше и меньше, пока не исчезла совсем.
В наступивший вслед за этим короткий миг просветления, когда боли чуть отпустили, Юрий Петрович схватил худенькую ручку супруги и стал говорить, отрывисто, тяжело дыша:
– Галичка, моя милая… маленькая Галичка! Только
– Что ты говоришь, Юра? Разве могут пасть большевики? Они сейчас сильны, как никогда!
– Поклянись, Галичка, что сделаешь так… как я прошу! – голос его дрожал от волнения и физического напряжения, глаза горели. Он чуть приподнял непослушное тело, опираясь на локоть, нездоровые пухлые пальцы крепче сжали руку жены. Слезы одна за другой покатились по щекам.
– Успокойся, Юра! Я все сделаю, клянусь тебе, все, что будет в моих силах…
Мадам Жанна не выдержала и заплакала вместе с мужем. Потом взяла себя в руки, осторожно уложила Юрия Петровича, поправила подушку. Миролюбов устало опустил веки, пальцы расслабились, и он погрузился в сон.
К вечеру температура опять подскочила, начался бред. В такие моменты не управляемые и не контролируемые мозгом чувства выползали из темных закоулков подсознания и заполоняли мозг новыми химерными видениями.
Недвижимо стоят молчаливые люди-тени. Это – древние воины. И он, Юрий Петрович, среди них. Тяжела облекающая тело копытная броня, и шлем сдавливает виски. Жарко, душно, но надо терпеть, не показывать вида. Вдруг какой-то шум, крики – на дороге показывается конный отряд. А впереди него, подгоняемые сзади копьями и плетками, бегут изможденные люди с крестами на груди. Это христиане, изгнанные язычниками из русской дружины. Юрий Петрович угадывает среди всадников князя Святослава на белом коне. Это по его слову нынче будут казнены за измену самые ревностные приверженцы «греческой веры». Приговоренные уже близко, видны их вытаращенные глаза и перекошенные страхом лица. Христиан гонят, как стадо обреченных овнов, сквозь молчаливую и грозную шеренгу воинов с Перуновыми знаками на блистающих щитах и кольчугах. Но доспехи давят так сильно, что становится невмоготу. Юрий Петрович не выдержал, пошевелился, рванул ворот, чтоб стало легче дышать. И в этот самый миг кто-то вытолкнул его вперед с возгласом:
– Попович! Сей тож не нашенский!
Юрий Петрович увидел, что носимый им тайно нательный крестик выбился наружу, и все заметили это.
– Крещеный греками? Возьмите! – рыкнул князь с каменным выражением лица.
И тут же схватили, поволокли. Юрий Петрович закричал с мольбой и отчаянием:
– Я хотел, как лучше! Отпустите! – взывал он, потный от духоты и страха.
Что им надо? Куда тащат? Неужели в огонь?! Нет! Нет!
Пламя дышит прямо в лицо, тело горит, будто внутрь насыпали раскаленных углей. Жаркая пасть огня приближается – да ведь это открытый проем печи, в котором ярко-малиновым светом пылают догорающие дощечки. Только черные знаки-буквы отчего-то остались прежними, даже проступили четче и выразительней, будто огонь отделил их от дерева, и они теперь существовали отдельно, сами по себе.
Юрий Петрович попытался увернуться от квадратного зева печи, но он оказывался то справа, то слева, то сзади, а несгоревшие буквы стали похожи на черных огромных муравьев, которые начали выползать из очага и впиваться во все суставы железными раскаленными клещами. Зачем, зачем они это делают? Я же не сжег дощечки, я хотел, да! Но не сжег, они пропали раньше, не надо меня в печь, я их не сжигал! А-а-а!
– Али! Помоги мне! – изо всех сил крикнул Юрий Петрович.
Но рот открывался с неимоверным усилием, и из него не исходило ни звука, губы двигались, как у молчаливой рыбы. А ноги, будто чугунные столбы, намертво пригвоздились к полу, не давая возможности убежать или скрыться. Тень Изенбека была совсем рядом, у шкафа, но не слышала призывов о помощи и продолжала стоять задумчиво и неподвижно. Потом так же, молча, протянула жестяную коробочку из-под индийского чая. Крышка была открыта, и внутри белел порошок…
Юрий Петрович заметался в постели и пробудился оттого, что услышал собственный крик. Сознание медленно и неохотно возвратилось к нему. Он ощутил что-то мокро-прохладное на груди, острый запах уксуса и обеспокоенно-участливый голос жены:
– Юра, тебе лучше? Ты так нервничал, что-то кричал по-русски… Ну, вот хорошо, пришел в себя. Поешь что-нибудь?
Миролюбов отрицательно качнул головой.
«Дело действительно очень плохо», – в отчаянии подумала мадам Жанна. Юра всегда любил покушать, и равнодушие к пище теперь пугало ее.
– О чем я кричал? – слабо спросил Миролюбов.
– Я ничего не поняла. Хотя, кажется, ты назвал имя… Изенбека… – Мадам Жанна помедлила, прежде чем сказать. Это имя почти не произносилось в семье, хотя незримо присутствовало всегда. Тонким женским чутьем она ощущала, что Юра старается избегать даже упоминания об Изенбеке. Может, Юре было неприятно, что в трудные моменты они были вынуждены продавать картины художника. Хотя Юра работал дома, писал, но то, что покойный Изенбек всякий раз выручал их из очередного безвыходного положения, наверное, больно ранило мужское самолюбие…
– Да… помню… Конец… мне конец… – обреченно прошептал Миролюбов. Даже на слезы у него уже не было сил.
Судовая команда заботливо осведомлялась о состоянии Юрия Петровича, заходили капитан и старпом, официант приносил пищу в каюту, но мадам Жанна почти ничего не ела и ни на минуту не отходила от мужа. Он впал в бессознательное состояние и уже больше не приходил в себя.
Спустя несколько дней «Виза» полным ходом шла по Атлантическому океану. На палубе матросы заканчивали сколачивать гроб для скончавшегося по пути в Европу пассажира. А в одной из кают маленькая женщина безутешно плакала над телом русского мужа. Последнего свидетеля и хранителя удивительных тайн загадочных «Дощек Изенбека».
Часть вторая. Перуновы дети
Глава первая. Великий Триглав
Дедушка, ты сказывал мне о Малых Триглавах, что каждым деревом, травинкой, букашкой малой, зверем, рыбой и птицей ведают.
А что есть Триглав Великий?
Лето 6496 (988), Киевщина
Зеленые языки листьев лопотали о чем-то между собой на самых верхушках деревьев. В старом дубовом лесу было тихо и торжественно.