Шрифт:
В стародавние времена, когда Университет уже был открыт, а речка Медичка, протекавшая по Университетской роще, ещё не ушла под землю, жила в Томске вдова с сыном своим малым. Жили бедно, вдова урабатывалась, да и сынишке пришлось рано к работе приучаться. Ивашка был парень работящий, сметливый, рукастый, любое дело у него спорилось.
Подрос парнишечка, пришла пора его мастерству какому-то обучать. Город у нас тогда всё больше деревянный был, вот мать и отдала Ивашку к плотникам
Путь их пролегал вдоль речки Медички, которую раньше Еланкой звали. Еланкой-то речку прозвали, потому как пробегала она по еланям – берёзовым перелескам с разнотравными полянами. Когда-то тут сенокосы были, а теперь, почитай, центр города. Когда Университет отстроили, стали медицине студентов обучать, тогда и появилось новое название для речки, мимо первого за Уралом Университета пробегавшей. Летом тут тучами комары с мошкой вились – знай отмахивайся от кровососов этих. Весной слякоть и грязь под ногами. Зимой, понятное дело, мороз стоять не велит. И только ранней осенью возле Медички было тихо и красиво. Медичка неслышно переливалась в своём илистом русле, а над нею золотились кудрявые ивы и звенели семенами крылатыми сибирские клёны. Тропка вилась чуть выше, по березняку. Вроде бы и простая это была красота, привычная, но Иван нет-нет, да остановится полюбоваться на слетевшие с ивы листья, медленно плывущие вниз по течению чёрной речки, словно тонкие выгнутые лодки. Вот как-то сумерки сгустились, а Иван всё стоит и стоит над рекой. Ему в ту пору уж годков двадцать стукнуло, в самой жениховской поре парень был. Рядом с ним и Плахотич остановился, не торопит, значит. Только приговаривает:
– Это красота грустинская. Она сердце не веселит, а только зажимает, ровно озорник птичку. Кто эту красоту в сердце впускает, тот в Грустину попадает.
– А что такое Грустина? – спрашивает Иван.
– Город это, который тут до Томска стоял, так сказывают старики, – отвечает.
Интересно стало Ивану про город такой послушать, и Плахотич домой не торопится, по всему видать. Вот присели на брёвнышко, и стал Плахотич сказ сказывать.
– Говорят, где-то далече, в полуденной стороне, было царство дивное. Жарко там, ровно у нас в июле, и красота вокруг небывалая – цветы, словно вёдра, на деревьях листья огромные да резные, в небе жар-птицы летали, а у людей вместо наших псов будто бы грифоны служили. Ну, помнишь, коих мы с тобой года два тому вспять резали для Косача? Вот. Был в том царстве город шибко красивый, и жили в нём люди лицом светлые, высокие такие, статные, и все счастливые да довольные. Прознал про тот город будто бы Змей Горыныч, и решил он людей тамошних извести, а самому в том городе жить. Узнали про то люди, собрались на сам главной площади, стали толковать, что с бедой делать. Надо бы Змея воевать, ан нет у них вояк – одни только музыканты да художники есть. И решили тогда люди оставить город Змею, а самим уйти, куда глаза глядят, новое место под город найти и там его поставить. Собрались и стар, и млад. Вот ночью, с утайкой, ушли из города своего.
Долго их, обездоленных, по свету носило – никак они места себе найти не могли. Многие от болезней да от горя сгинули, а те, которые живыми остались, сделались грустными да молчаливыми. Наконец, нашли они свободные земли в холодном краю на берегу большой реки, и решили тут и оставаться, новый город строить. Построили они деревянный город, а сами так грустные и ходят. Соседи-то их и окрестили грустинами. Тут и зима пришла. Делать этим грустинам нечего – сидят по своим домам и грустят. Был среди них мальчик, вот он, будто бы, и придумал ножиком из дерева вырезать цветы, да листы, словно в их старом городе, Змеем Горынычем захваченном. Посмотрели на его работу грустины, и порешили украсить свои дома узорами этими, чтобы, значит, новый город со старым сходственность поимел. По причелинам пустили волны вод небесных, под ними Солнце Красное на полотенцах подвесили, на карнизе тучи дождевые, налитые живительной влагой изобразили, по пилястрам деревья и цветы выточили, а возле дверей и окон животных разных, да птиц небывалых изобразили. Сами смотрят – не налюбуются на избы свои.
Конец ознакомительного фрагмента.