Державин
Шрифт:
Смысл этих слов — «учитесь не у меня, а у Ломоносова», но вряд ли они были сказаны искренне. Десятью годами позже Державин очень обиделся на Жуковского, когда тот издал пять томов «Собрания русских стихотворений», в которое, естественно, вошло много произведений нашего поэта: Державину сказали, что после выхода такой хрестоматии никто не станет покупать отдельно изданных его сочинений. Однако недоразумение это быстро рассеялось, и Державин, следя за поэтическим развитием Жуковского, отдавал ему
Личное знакомство Державина с Жуковским состоялось только весной 1816 года. Его и Петра Андреевича Вяземского представил Державину Карамзин, и все они были приглашены к обеду. Однако в назначенный день Карамзин приехать не смог, и Жуковский с Вяземским отправились одни. Державин встретил их по-домашнему, в халате и колпаке, весьма огорчился отсутствием Карамзина, был сначала сух и неприветлив. Но потом разговорился, показал рукописные тетради стихов с рисунками, приготовленные к печати, и высказался о прежних своих сочинениях— он не придавал им большой цены, увлеченный драматургией.
Однако свою «ветху лиру» Державин передавал не Жуковскому, как пообещал однажды, а Пушкину. Он внимательно следил за успехами юноши-поэта. Литературные новости стекались в его дом отовсюду, и первые стихи Пушкина, известные по спискам и журналам, были высоко оценены Державиным.
— Мое время прошло, — говорил он С. Т. Аксакову, — теперь ваше время. Теперь многие пишут славные стихи, такие гладкие, что относительно версификации уж ничего не остается желать. Скоро явится свету второй Державин — это Пушкин, который уже в лицее перещеголял всех писателей.
Интерес Державина к юному сопернику был настолько велик, что, несмотря на возраст и непогоду, он отправился 8 января 1815 года на переходные экзамены с младшего курса на старший в Царскосельском лицее, куда получил особое приглашение. Испытания эти были публичными, воспитанникам могли задавать вопросы присутствующие гости, а заключительную часть экзамена по русскому языку составляло чтение собственных сочинений лицеистов. Для того чтобы послушать их, Державин и отправился в Царское Село — городок, носящий ныне имя Пушкина.
Пушкин рассказал об этой достопамятной встрече так:
«Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать руку, написавшую «Водопад». Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: «Где, братец, здесь нужник?» Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и веселостью. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил: он сидел, поджавши голову рукою; лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы. Портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен русской словесности. Тут он оживился: глаза заблистали, он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Державин слушал с живостью необыкновенной. Наконец, вызвали меня. Я прочел мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось упоительным восторгом… Не помню, как я кончил свое чтение; не помню, куда убежал. Державин был в восхищении: он меня требовал, хотел меня обнять… Меня искали, но не нашли».
После экзамена министр народного просвещения
— Я бы желал, однако ж, образовать сына вашего к прозе.
Державин услышал это замечание.
— Ваше сиятельство, — возразил он с жаром, обращаясь к министру, — оставьте его поэтом!
Талант Пушкина был для него очевиден и настоящее призвание совершенно ясно.
Пушкин читал на экзамене: «Воспоминание в Царском Селе» — торжественную оду, посвященную военной славе России и победам над армией Наполеона. Он написал ее так, как мог бы или должен был написать Державин такие стихи. С присущей ему способностью перевоплощения, юноша Пушкин заговорил языком поэзии XVIII века и совсем в державинском тоне выразил свое восхищение перед героями-полководцами прежних лет: Орловым, Румянцевым, Суворовым:
В тени густой угрюмых сосен Воздвигся памятник простой. О, сколь он для тебя, кагульскрй брег, поносен И славен родине драгой! Бессмертны вы вовек, о росски исполины, В боях воспитанны средь бранных непогод! О вас, сподвижники, друзья Екатерины, Пройдет молва из рода в род. О громкий век военных споров, Свидетель славы россиян! Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов, Потомки грозные славян, Перуном Зевсовым победу похищали; Их смелым подвигам страшась дивился мир; Державин и Петров героям песнь бряцали Струнами громозвучных лирПушкин пользуется красками творца «Водопада», его словарем, вводит много старославянских выражений, но не ограничивается только имитацией Державина. В «Воспоминаниях в Царском Селе» сильны элегические интонации Батюшкова, молодого поэта, которого очень любил Пушкин. У Батюшкова Пушкин взял и образец строфы — разностопного ямбического восьмистишия, как написано стихотворение Батюшкова «На развалинах замка в Швеции». И заканчиваются стихи обращением не к Державину, славному, но старому поэту, а к Жуковскому, автору «Певца во стане русских воинов», патриотического стихотворения 1812 года.
В последние месяцы жизни Державина в доме его часто бывал Сергей Тимофеевич Аксаков, ставший позднее известным писателем, а тогда, в 1816 году, пользовавшийся репутацией отличного чтеца. Державин слышал об искусстве Аксакова и нетерпеливо желал с ним познакомиться.
Войдя в кабинет, как рассказывает Аксаков, он увидел поэта сидящим на диване перед столом с бумагами. В руках у него были аспидная доска и грифель, привязанный к доске ниткой. Увидев гостя, Державин с живостью встал к нему навстречу. Аксакову бросилось в глаза, что Державин был довольно высокого роста, сухощавого сложения. Голову его покрывал колпак, из-под которого небрежно выбивались остатки седых волос. Зеленый шелковый шлафрок был подпоясан шнурком с большими кистями. Портрет Державина работы Тончи, висевший в зале, через которую прошел Аксаков, походил на оригинал, как две капли воды.
— Добро пожаловать, я вас давно жду, — сказал Державин, — наслышался, что вы мастерски декламируете. Ведь мы с вами с одной стороны: вы оренбуржец и казанец, и я тоже; вы учились в казанской гимназии сначала и потом перешли в университет, и я тоже учился в казанской гимназии, а об университете тогда никто и не помышлял. Да мы с вами и соседи по оренбургским деревням; я обо всем расспросил братца вашего.
Нетерпеливо желая послушать гостя, Державин тем не менее выдерживал характер и довольно долго вел беседу о Казани и Оренбурге. Аксаков обстоятельно отвечал на его вопросы и кстати процитировал одно из стихотворений поэта.