Державный
Шрифт:
Русалка первым ловко пробежал по сходне и очутился на угличской пристани, а уж за ним все остальные посыпались. Трифон на руках снёс Юру, а Иванушка самостоятельно миновал сходню, и лишь в конце её Иван Ощера подхватил княжича и поставил на дощатую пристань.
— Они, чай, и не ведают, сидят себе в кремлёчке, — сказал Ощера, имея в виду великого князя с княгинею.
— Знамо дело, — усмехнулся Русалка, — а вона — не они ли движутся?
— Где?! — воскликнул Иванушка.
— Да вон же, поспешают, — указывал Русалка, смеясь.
— Точно, они, — гоготнул Трифон.
— Матушка, — пробормотал Юра.
— Так и батюшка же при ней! — сказал Трифон.
— А на лице?.. — глядя во все глаза на приближающихся родителей, спросил Иванушка.
— Чёрное-то? Так это же темна — повязка, значит, которая выколотые очи скрывает, — пояснил Русалка.
— Ну что стали-то? — подтолкнул детей Ощера. — Бегите! И они — Юра первый, Иванушка за ним — побежали.
Надо было бы обогнать младшего брата, да почему-то ноги сами собой замедлили бег шагах в десяти от родителей. Юра, не обращая никакого внимания на отца, как видно, так и не осознав, что это отец, кинулся сразу в объятия матери. Иванушка медленно приближался к отцу, вид которого до глубины сердца потрясал его. Разумеется, из-за бархатной темны чёрного цвета с золотым двуглавым орлом над самой переносицей и маленькими, тоже златыми, совами на месте глаз. И сей облик отца был… нет, не страшен, но как-то потусторонне торжествен, даже величествен. Таким величественным Иванушка ещё никогда своего отца не видывал.
И когда, зажмурясь, Иванушка подошёл и сунул голову свою под выставленную вперёд десницу отца, в закрытых глазах мальчика первым делом вспыхнул двуглавый орёл — солнечно-златой на глубинно-чёрном небе. Снова открыв глаза, Иванушка с удивлением увидел слёзы, струящиеся из-под чёрного аксамита, на котором по-прежнему сияли орёл и совы. Тогда Иванушка задал свой главный и наипервейший вопрос, который мучил его во все дни с тех пор, как он прознал про случившееся с отцом несчастье. И отец утешил его тем, что теперь ему уже не больно, хотя раньше было очень больно. Теперь не больно — и это главное!
— А мы плыли на колаблике, — сказал Юра. — И вчела плыли, и сегодня плыли, и ночью плыли.
— Не на кораблике, а на струге, — сердито поправил его Иванушка.
— Так струг же и есть кораблик, — засмеялась матушка. — Только большой. А маленький кораблик — ладья.
Тут Иванушка вспомнил, как сильно соскучился и по матушке, и кинулся в её объятья. А Юру подставили под объятья отца.
— Иванушка, ты подрос, — сказала великая княгиня, целуя старшего сына. — Говорят, ты храбрец, не убоялся Шемяку?
— Я его чуть не убил, да мне Юрка помешал, — ответил Иванушка.
— Сам ты помешал! — обиженно воскликнул братец.
— Как стукну сейчас! — пригрозил Иванушка.
— Я те стукну, — строго проговорил отец, — и не гляди, что я незрячий.
Тут подвели епископа Иону, и внимание родителей перекинулось на него.
— Великий государь, — обратился Иона к Василию, невзирая на то, что вокруг присутствовали приспешники Шемяки, — обещано мне было Дмитрием Юрьевичем, что в Переславле вы с детьми сойдётесь и в Переславле же мир заключён будет. Но в который раз обманул нас всех Шемяка, не дал мира, не дал покоя Руси. Но и то хорошо, что семья воссоединилась и орлята при орле с орлицею вновь вместе. Я же под своей епитрахилью вёз птенцов, хочешь суди меня, хочешь нет.
— За что же судить мне тебя, преосвященнейший! — воскликнул батюшка. — Мне благословения у тебя искать токмо да придумывать, чем благодарить тебя.
Иона чинно благословил Василия и Марью. Иванушка счастливо вздохнул, довольный, что никто ни на кого не гневается и никто никого не судит. Их повели к повозке и усадили впятером — батюшку с матушкой, Иону да Иванушку с Юрой.
— И как это поганый пристав на сей раз не подсел! — сказала матушка, когда повозка тронулась.
— Лютует? — спросил Иона.
— Язва! Проходу не даёт, только бы поиздеваться, — пожаловалась матушка.
— А пристав — это кто? — спросил Иванушка.
— Иван Котов, — отвечал батюшка. — Его Шемяка к нам приставил, дабы следить неотступно.
— И за нами будет следить? — удивился старший княжич.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул батюшка, — ить мы пленники.
— А мы сейчас куда едем? В узилище? — в страхе спросил Иванушка, теперь только припоминая это пугающее слово. Он представлял себе узкую-преузкую щель, в которую их станут запихивать вместе с отцом и матерью если и не на весь день, то, во всяком случае, на всю ночь, с вечера до позднего утра.
— Мы в кремль едем, — ответила матушка. — Там жить будем. Там хорошо, как на Москве, терема, палаты, повалуши светлые, еды вдоволь. Лишь поначалу нас почти не кормили, а после Пасхи ничего стало, даже можно сказать — обильно.
— Вот ты какой зывот наела! — засмеялся Юра.
А и вправду, чего это у матушки живот такой? Иванушка, сразу заметил, да всё стеснялся спросить. Может, болеет? Распучило?
— Нет, Юрья, — улыбнулся отец, — это живот у матушки нашей оттого такой, что в нём ваш новый братик сидит. Матушка ему сегодня даже имя придумала — Андрюша.
— Блатик?! — удивился Юра. — Почему он там сидит?
— Маленький ещё, — пояснил Иона. — Боится выходить — вдруг вы, озорники, его обидите. Подрастёт, тогда и выберется на свет Божий, когда за себя постоять будет в силах.
— А это что за речка? — спросил Иванушка.
— Это ручей Каменный, как у нас Неглинная, только малой, — сказал отец. Слёзы уже давно не текли из-под его темны, губы улыбались, Иванушка то и дело поглядывал на златого двуглавого орла, глаз не мог оторвать от него — зело красивый!
— А почему у птицы две головы? — спросил он наконец.
— Это — орёл-птица, — ответила матушка. — Царьградский, потому и о двух головах. Значит, вдвойне зоркий.
— Понятно, — вздохнул Иванушка в восхищении, — А мне монах Фома привёз в Муром мою Марию Египетскую. Он её на пепелище нашёл и вылечил. А кулеврину, которую мне Шемяка подарил, я с корабля в речку выбросил. А Юра свою дудку — нет. И ещё плашки для игры. А Семён Ряполовский мне сребреник князя Владимира подарил, он за него четырнадцать лисиц отдал. Сдуру, конечно. Зато мне тот сребреник очень помог, что я Шемяку не побоялся. Он и теперь при мне, в калите лежит, сейчас покажу. Вот он.