Держи

Лижет холодом мне запястья.

Пусть.

Ты так голоден, что я тебе

Снюсь.

И безветрие вокруг,

Тишь.

А мне кажется, что ты всю жизнь

Спишь.

Ночь на городом нам стелет

Путь.

И я вдребзги. И ты

Чуть.

Вечномолодость в глазах,

Дрожь.

Всё живое из меня

Пьешь.

В эту ночь бы, как в постель

Лечь,

Перестать себя плетьми

Сечь.

И, отбросив

все сомненья

Прочь,

Запустить в себя по венам

Ночь.

От тебя за километры

жар.

Я тепло храню, как свыше

Дар.

Столько срыва у безмолвья

Здесь.

Хорошо, что где-то ты

Есть.

В нашей с тобой вселенной

параллельные когда-нибудь

обязательно пересекутся.

Преодолею километровые зимы,

и все мои жизненные пути,

как пряди волос,

на твои пальцы накрутятся

и в руке сожмутся.

Per aspera ad astra.1

Эта встреча была выдумана

задолго до нас

и записана

на чей-то джинсово-рваной коленке

в такси.

Нас по жизни несёт.

Я прошу тебя,

накинь немного времени,

Господи,

и упаси от скуки нас,

упаси.

Здесь,

в этих комнатах,

где всякое чувство находит себе место,

Юность не растерявшие по пути,

Мы свешиваем голые пятки

С пошарпанных подоконников.

Мы пришли.

Нам больше никуда не нужно идти.

Мы болеем искусно.

Вкусно.

Хронически.

Полюбовно.

В твоём густом голосе

всё моё стихотворное

и все мои будущие вечера.

Между твоих рук- я дома.

Дома,

Где бы с тобой не была

Трамвай целует трамвай

на кольцевой.

Подождём.

Я давно никуда уже

не тороплюсь.

Мартовский минус

щипает подушечки пальцев.

На стекле вывожу между нами

потекший плюс

Трамвай кусает трамвай

на кольцевой.

Время в обязанность ставит

не сбрасывать ход.

Двадцать натянутых дней

прошло от весны.

У меня

на тебя

по-прежнему

не цветет.

Странное неприсутствие

В переполненном звуками доме

Висит замершим дублем,

Как в ролике про войну.

Где в киношном дыму умирают друзья, глохнут от взрывов дети,

И я падаю в эту мертвецкую тишину.

Утренние туманы сменились инеем.

Журчат батареи и закипает с корицей в кастрюлях вино.

Когда-нибудь имя твоё спрячется за другим чьим-то именем.

Я скажу, что мне ровно.

Я совру, что мне все равно.

Это какая-то дикая пляска,

И я ввязываюсь в неё опять и опять.

У меня от тебя тремор конечностей,

Гипоксия, натянутые нервы и связки.

Но я хочу продолжать тебя танцевать.

Я со всей этой нажитью,

Со всем скрабом

Тащусь к тебе, милая.

Волочу за космы свои истории.

Они гремят, как консервные банки,

По отбитой, пожившей с лихвой брусчатке.

Принимаешь меня всякую:

Горящую,

С дребеденью запазухой,

Уставшую, обрубленную,

Растерянную

И уверяющую,

Что у меня все в порядке.

Прикладываешь руки свои,

Сгребая в охапку всю суету,

Будто нестиранное месяц белье.

И бережно кипятишь: «Ну, что ты, ма».

Я бы точно рассыпалась бисером в высокой траве

И выжила из ума,

Не будь тебя

здесь.

Как хорошо, что ты есть.

Спасибо, что ты есть.

Я, как торгаш какой-нибудь запрещенкой,

Таю ото всех за пазухой невероятно

возмутительное

К тебе отношение.

Непередаваемое, скажу, ощущение,

Думать о ком-то лучше,

Чем он есть.

Говорят, каждому-своё.

На мне твоя майка с индейцами,

И она лучше, чем любое кружевное бельё

Это, как сафари,

А мы с тобой дикие животные,

Мечущиеся по прерии,

Вынужденные скрываться

От охотников,

Что пришли по наши Души

И глазеют, и хотят выстрелить.

Впивайся мне в глотку,

Только бы не достаться

И не раскрыть всего,

В нас хранимого.

Пусть взрываются вены, и брызжет во все стороны

Не кровь, а моя нежность вперемешку с эндорфинами

И необъяснимым к тебе влечением,

что раскаляет добела воздух.

Успей надышаться.

Унеси его в себе побольше.

Лучше уж так, чем

с кислотой их желудков, растворяющих без разбора все, что туда попадает,

И ни черта не мыслящих о любви.

Изнеженно в нежное,

Будто матери поцелуй,

молодящее

Утро спрыгнуло

Сквозь тонкую тюль на твою постель.

Проснешься с чувством

Щемящим

Уходящего.