Держите ножки крестиком, или Русские байки английского акушера
Шрифт:
Хотелось веселья и женского внимания. Нужно было что-то делать. Гулять в белом плаще туда-сюда по коридору общежития номер два, пугая студенток из Шри-Ланки, Максимычу к тому времени уже порядком наскучило, а нам со Славкой, если честно сказать, было нелюбопытно с самого начала. Нужно было идти «в люди», на Невский, где водились самые красивые в Питере девушки, но сначала — на Садовую, где в специальном элитном ларьке продавали дивный молдавский портвейн «Кодрулуй». Портвейн этот нарыл восемьдесят бутылок тому назад Петриченко, которого привлекло то ли буквосочетание «луй» в названии портвейна, то ли копеечная цена
— Что на «Кодру» начинается, на «луй» кончается?!
И сам себе пафосно ответил:
— Божественный напиток «Кодрулуй», король слабоалкогольных прохладительных шербетоподобных напитков из штата Небраска!
Не спрашивайте меня, почему именно из штата Небраска, — надо знать Славу Петриченко. Скорее всего, просто слово понравилось. Пился «Кодрулуй», в отличие от других молдавских марочных «стенолазов», на удивление легко. После небольшого употребления этого божественного нектара можно было легко и тонко шутить, быстро передвигаться на цыпочках и ненавязчиво кокетничать с миловидными первокурсницами.
Когда, после двух бутылок на троих, наступало умеренное опьянение, хотелось, проникновенно и торжественно надувая щеки, петь под гитару «Очаровательные глазки», смело заглядывать девушкам в декольте и брутально курить красный «LM», многозначительно пуская дымные колечки в потолок. О том же, что происходило после массового употребления напитка «Кодрулуй», не помним не только мы, но даже общажная вахтерша-ниндзя тетя Маша. Так как пятьсот долларов в общаге разменять было негде, до Садовой ехали на трамвае. Как на зло, доллары в элитном ларьке не принимали, и на портвейн пришлось «скрести по сусекам». Наскрести удалось на одну бутылку «Кодрулуя» и пирожок с мясом. Возникло ощущение, что концессия терпит крах. Несмотря на то что деньги прямо-таки шевелились в кармане Максимыча, быстро и со вкусом потратить их не получалось.
Девушек, гуляющих по Невскому и заглядывающих в глаза проходящим мимо юношам, бутылка молдавского портвейна, надкусанный пирожок с мясом и постоянно прикидывающий в уме курс доллара к рублю Максим Максимыч в белом плаще с пуговицами цвета слоновьей страсти не привлекали.
Дойдя до Дворцовой площади, выпив портвейн и так никого не очаровав, мы поняли, что необходимо менять стратегию.
— Алё, Стас?! Чё делаешь? — беззаботно и ласково спросил Макс, прикрывая гигантскую телефонную трубку «Моторола» от холодного балтийского ветра. Помычав и похмыкав минуты две, Макс наконец многозначительно прошептал: «Сидит в караоке-баре. Жрет бизнес-ланч на корпоративную кредитку. Тоскует».
— По нам? — с надеждой спросил Петриченко.
— Нет, вообще. Ну, так мы едем?! — утвердительно спросил в трубку Макс.
Бар «Робертино» потрясал роскошью. Концепция караоке-бара для «богатых певцов из народа» была выведена за орбиту совершенства. Все, что требовалось от «солиста», это заплатить двадцать у. е. за песню и потрясти публику своими вокальными данными.
К таланту прилагались — стереосистема «Боуз», гигантский экран, где слова песни появлялись золотыми буквами на золотом же фоне, сырое яйцо «Фаберже» и четыре живые бэк-вокалистки в черных колготах. Григорьев уже сидел весьма навеселе, распевшийся и окруженный со всех сторон поклонницами своего таланта.
— Чуваки, я сегодня просто обязан потратить неприлично большую сумму денег! На корпоративной кредитке образовалась неучтенка. Размеры неучтенки… — и он прошептал на ухо Максу нечто такое, от чего у его трости с латунным набалдашником в виде головы зайца встали уши. Тем временем я почувствовал, что у меня за спиной кто-то топчется:
— Добрый вечер! Меня зовут Эдуард. Я сомелье. Могу я предложить господам карту вин?
— Значит, так, — перебил его Григорьев. — Отдельный кабинет! Бутылку двадцатилетнего «Гленфиддика», женщину, суши и яблочный сок.
— Может быть, девушкам, э-э-э… шампанищенского? — елейным голосом прошелестел Эдуард. — …«Моёт Шандон», «Боллинджер», «Лорен Перье», «Вдова Клико»… — Глаза его налились добротой и участием. Девушки преданно потерлись о ногу Григорьева.
— Да, две «Вдовы Кличко» и клубники! — сказал Григорьев и зачем-то заговорщицки подмигнул Максим Максимычу, пытающемуся тем временем раскурить сигару «Ромео и Джульетта», по неопытности забыв отрезать от нее кончик.
— Есть свежая земляника! — произнес официант и, посмотрев на Макса, добавил: — А вам я принесу гильотинку!
— Электрический стул себе принеси! Робеспьер хренов, — огрызнулся Макс, но его колкий выпад утонул в белозубой улыбке официанта.
Отдельный кабинет завораживал. Из стен, обитых черным шелком с белыми цветами, сочился тусклый розовый свет. Двадцатилетний виски со льдом заманчиво ждал своего часа в запотевших стаканах толстого стекла. В полумраке стоял большой стол, на котором лежала… ослепительной красоты обнаженная девушка. На девушке аппетитно и густо располагались… суши. На груди, едва прикрытой листиком салата, можно было найти нигири-суши с семгой. Калифорнийские роллы облюбовали правое подреберье. В проекции селезенки можно было найти копченого угря, а в правой подвздошной области — морского гребешка и копченого кальмара. И, наконец, бугор Венеры призывно украшала гигантская розовая креветка. От девушки заманчиво и как-то по-доброму пахло рыбой.
Ни я, ни Максимыч, ни Славка до этого суши не ели. Тем более с поверхности голой тетеньки. Нас одолевали смешанные чувства. Голод соперничал с робостью и возбуждением, видимо, от бесстыдного разглядывания обнаженного женского тела.
— Извините, пожалуйста, — обратился Максим Максимыч к женщине-тарелке. — А как вас зовут?
— Любовь, — скромно ответила девушка.
— А отчество? — зачем-то спросил Максим Максимыч, после чего окончательно смутился и покраснел.
— Любовь Александровна. — Девушка улыбнулась, и суши призывно колыхнулись на ее матовой коже. — Вы кушайте, не стесняйтесь…
Не сговариваясь, мы все как один потянулись к заветной креветке. Возникла неловкая пауза.
— Люба, хотите выпить? — сказал Макс, хоть как-то пытаясь разрядить обстановку.
— Хочу. — Любовь Александровна осторожно подняла голову, сделала большой глоток виски и закусила калифорнийским роллом из своего правого подреберья.
— Вообще-то я в Герцена учусь, на втором курсе, а здесь просто подрабатываю по выходным. — Любовь Александровна в душе наотрез отказывалась быть женщиной-тарелкой и предпочитала живое общение. — А можно еще выпить?