Дерзкий рейд
Шрифт:
— Мы, агай, такой мясной навар сделали, — оправдывался Темиргали по-казахски, — настоящий шурпа-акель!
— Конину и баранину достали, — добавил Чокан, запихивая свои вещи в походную сумку.
— Да, вкусно пахнет, — сказал Колотубин, наклоняясь к кастрюле. — Хорош супчик!
— В вагоне поедим и чаем запьем, — произнес примирительно Джангильдинов. — А сейчас скорее на станцию.
— Зачем добру пропадать? — Колотубин указал на кружки и чашки. — Разольем бульончик, дадим шоферам и чекистам, пусть червячка заморят… Ну и сами слегка закусим.
— Хорошо, пусть будет так, — согласился Джангильдинов.
Темиргали вынул мясо и, обжигая пальцы, стал торопливо разрезать на куски. Чокан схватил кастрюлю, но Джангильдинов его остановил:
— Винтовка заряжена? Патронов много?
— Много, агай.
— Заряди сейчас. Полную винтовку заряди.
Чокан, недоуменно пожав плечами, быстро щелкнул затвором, заполнил магазин патронами, повернулся к Джангильдинову, как бы спрашивая взглядом: «А дальше что делать, агай?»
— Забирай вещи и скорей садись на последнюю машину. Там ящики… Очень важные ящики, — повелел Джангильдинов. — Смотри, чтобы ни один не пропал! Если что — стреляй.
Чокан взял под мышку объемистую походную сумку, второй рукой схватил винтовку и поспешил к выходу. Колотубин проводил взглядом рослого казаха с таким свирепым лицом. «Вот это образина — настоящее чудо-юдо! — невольно подумал он. — Повстречаешь ночью, испугаешься, а попадешь в лапы, не выкрутишься».
— Возьми, комиссар, съешь мяса. — Джангильдинов протянул кусок баранины. — Вот приедем на место, настоящий бешбармак сделаем… Молодой жеребенок, жирный барашка… и кумыс будет. Это наше пиво из молока кобыл. Тогда попробуешь настоящий казахский обед!
Темиргали налил в кружку бульона и почтительно подал русскому. Но тут раздался выстрел. Джангильдинов и Колотубин переглянулись. Выхватив свои револьверы, они устремились к дверям. Темиргали, на ходу заряжая винтовку, поспешил за ними.
К последней машине, щелкая затворами, бежало несколько чекистов. В кузовах других машин сразу ощетинились штыки. Колотубин с пистолетом в руках вскочил на железную ступеньку и рывком проник внутрь фургона. Следом за ним в дверь протиснулся Джангильдинов.
— Кто стрелял? Что такое случилось?
В кузове машины они увидели странную картину. Возле переднего борта лежали два бойца без оружия, с растерянными лицами, а над ними возвышался, сверкая белками глаз, Чокан, сильными ручищами крепко прижав обоих к патронным ящикам. А рядом с ним стояли три чекиста, направив штыки на казаха, яростно повторяя:
— Отпусти, леший, кому говорят! Отпусти сейчас же, не то продырявим насквозь!
Джангильдинов что-то сказал по-казахски, и Чокан разжал руку, отпустил бойцов. Те поспешно вскочили на ноги и, косясь на Чокана, торопливо стали объяснять:
— Мы, значит, сидим, а он лезет… Страшилище такое с мешком и винтовкой. Ну, мы, значит, допустили его внутрь машины и хотели взять, чтоб без шуму… Он сначала вроде ничего, даже винтовку отдал… А потом ка-ак крутанет!.. Лютый, как тигра… Подмял нас, ни пикнуть.
А Чокан тем временем рассказывал Джангильдинову, как он влез в машину и на него сразу напали.
— Что мне оставалось делать, агай? Еле управился, поборол.
Джангильдинов улыбнулся и приказал трогаться. Через несколько минут крытые машины, натужно гудя моторами, двинулись к товарной станции. Колотубин ехал в последней машине. В ее кузове недавние противники дружно беседовали, примостившись на ящиках с золотом. Бойцы учила казаха крутить козью ножку, а тот угощал их крутом — твердыми белыми шариками, сделанными из творога и высушенными на солнце. Чокан берег крут и не прикасался к нему за все время пребывания в Москве, потому что он был дорог ему как память о родных степях.
— Ядреная штуковина, — хвалили бойцы. — Вроде сухой брынзы.
Колотубин, примостившись у борта, думал о своем. Утром только покинул госпиталь, а сколько перемен произошло в его судьбе за день: сначала у дяди Васи в Совете… потом у Свердлова… От него пошли к Ильичу, а потом в Госбанк. Полузакрыв глаза, он снова представил себя в Кремле, в кабинете Ленина. Колотубин впервые так близко видел вождя, разговаривал с ним. Степан, напрягая память, старался вспомнить каждую черточку на лице Ленина, каждое сказанное им слово. Вот Владимир Ильич расспрашивает его о заводе, угощает чаем, подвигая сахарницу с кусочками колотого рафинада, тарелку с темными сухарями… Потом он внимательно выслушивает сообщение Свердлова о помощи красному Туркестану. Дошла очередь и до Джангильдинова. Ленин задает ему вопросы, интересуется формируемыми национальными воинскими частями в казахских степях.
— Это хорошо, что вы хотите создать свою Красную Армию, — говорит Владимир Ильич, и его пытливый, внимательный с лукавинкой взгляд смотрит на Джангильдинова. — Скажите, сами казахи тянутся в армию?
— Два года назад, в шестнадцатом, когда царь мобилизацию делал, так степняки разбегались, прятались, никто не желал служить. А теперь все по-другому! Сами создают отряды, выбирают командиров. Всюду только и слышишь: «Давай винтовку!»
— Позвольте, позвольте, а кто же именно требует винтовку? — спрашивает Ленин. — Кто хочет идти в Красную Армию?
— Бедняки, Владимир Ильич, только бедняки. Последнего коня седлают и вооружаются — кто берданкой, старым кремневым ружьем, кто соилом, такой большой палкой… А крепкие хозяева, у которых по две, по три, по четыре сотни овец и табуны коней, — так те больше к алаш-ординцам тянутся.
— Вот именно, вы правильно подметили: бедняки идут к нам, а богатые — к ним. — Владимир Ильич встал, прошелся по кабинету и остановился возле Свердлова. — Помните, Яков Михайлович, как эти алашординцы пытались вас уверить, что степь единая, что в степи нет классового расслоения и что при существующем укладе жизни казахского народа семена большевизма не смогут найти почву для всходов. Ошиблись, господа националисты!