Дестабилизатор
Шрифт:
– «Влияние судебной реформы короля Вэйрана Златоглавого на изменение мифологического мышления народных масс и создание новой религии»? Да, просто потрясающая! Почему ты на журналистику пошел, надо было сразу на литературный, писал бы детские сказочки!
– Иди ты, – буркнул Эл. – Я вообще не хотел быть юристом – дед настоял, хотел, чтобы я по его стопам пошел. А про судебную реформу – это все правда, между прочим. Вот, смотри, – оживился он. – До Вэйрана люди верили, что существует Междумирье, населенное высшими и низшими сидами. Низшие были посредниками между людьми, а высшие, высшие – правили обоими мирами. Но Вэйрана называли не только златоглавым за его мудрость, но и жестоким, словно
– Лейан, хватит. – Владиг поморщился. – Даже если именно так все и было, что с того?
– А я считаю, что насильственное насаждение новой «веры» было преждевременным. Люди в то время лишь начинали понимать, что их представления о мире ложны, Вэйран просто подменил старую религию новой, поставив себя во главе ее, тем самым утвердив свою власть, объявив себя, по сути, новым божеством, своих судей – гласом бога, а свод законов – божественным.
– И отношение к закону, как к религии, во многом сохранилось до наших дней, не позволяя обществу модернизировать устаревшую законодательную систему. Я читал твою работу, ты сам любезно прислал ее мне, если помнишь. А я тебе тогда, кажется, внятно изложил позицию корпорации: «Пангея-континентал» не будет пропагандировать необходимость смягчения законодательства. Очевидно, что ты хочешь этого по личным мотивам, не так ли? Я думал, ты тогда все понял и унялся!
Эл допил кофе несколькими глотками – слишком уж сильным было искушение вылить его Младшему на голову, сунул опустевший стаканчик обратно в подставку. Случайно посмотрел в окно и поспешил отвести взгляд. Вдалеке, словно иллюстрация к их разговору, высилась в центре Старого города стометровая статуя Верховного Судии, вознесшего над головой карающий меч. В детстве Элу нередко снилось, как она рушится. Иногда – на Храм правосудия, перед которым была воздвигнута, иногда – на саму площадь и дома, окружающие ее, но всякий раз, падая, она погребала под обломками множество людей. Однако хуже всего был сон, в котором голова Судии, отколовшись от статуи, катится по улицам, давя прохожих, а он бежит, то в толпе, то совсем один, мечется между домами, бросается в узкие переулки, но голова не отстает, следует за ним и, оглядываясь, он сталкивался с равнодушным взглядом каменных глаз с выдолбленными в середине радужки кратерами зрачков.
Эл просыпался всякий раз в холодном поту в тот момент, когда голова настигала его, врезаясь огромным носом в спину и ломая позвоночник. Став старше, он понял, что нос никак не сможет уцелеть, если голова будет катиться по улицам, но легче от этого не стало.
– Странно, что мне не снится падающий меч, – сказал он Лансу однажды, когда они, пошатываясь от выпитого, возвращались в общежитие после студенческой вечеринки в честь окончания третьего курса факультета журналистики. – Вроде самая как это того… самая неустойчивая часть этой гребаной конструкции…
– Не неустойчивая, а… нет, блин… не соображу… а-а-а, ненадежная, вот! – Ланс похлопал его по плечу. – Но ты прав, мне эта здоровенная дура тоже не нравится. Взорвать бы ее к херам!
Эл тогда, недолго думая, стукнул Ланса по уху.
– Эй! – возмутился тот. – Чего ты?
– Того, что тогда она точно разлетится по всему городу, дурень! Нет, надо действовать по-другому… Так, чтобы изменить закон, чтобы детям не приходилось расплачиваться за преступления родителей. Почему мои дети, мои внуки должны…
Ланс торопливо зажал ему рот ладонью, огляделся по сторонам, не слышал ли кто? К счастью, университетская улица в тот час была пуста.
– Не ори, дебил! За такие разговоры, сам знаешь, и отчислить могут, на каком бы ты факультете не учился!
– …за бабку, которую в глаза не видели! – отбросив его руку, закончил Эл. – Разве это справедливо? Она убила себя, а я виноват? Ну ладно дед, он свою дочь неправильно воспитал, расплатился за это, потеряв должность председателя Верховного суда! Вернее, сам сложил с себя полномочия, вроде как выпендрился: вот как он осознает свою ответственность. Ну, молодец, конечно. А я-то, ее сын, причем? Чем виноват? Мне было девять!
– Тихо, тихо, успокойся! – Ланс снова принялся озираться. – Это закон, да, дурацкий, несправедливый, но закон! И, пока его не отменят, ничего нельзя поделать.
– Если все будут молчать, оно само и не поделается! Почем тебе знать, каково это, каждый месяц стоять на глазах у всей школы с обличающей табличкой на шее, а потом идти с дедом в проклятый Храм парвосудия и каяться. Я ненавижу все это, ненавижу!
– Ну, да, не понимаю, верно, – примирительно произнес Ланс и, обняв его за плечи, повел к общежитию. – Но представить могу, что это хреново, друг, очень хреново. Но сейчас ты уже не ходишь каждый месяц, только раз в год. И дальше будешь ходить раз в год…
– И буду платить штрафы каждый месяц, а потом появятся у меня дети, и я буду их водить каяться каждый месяц! – сбросив его руку, зло выплюнул Эл.
– А ты о детях уже думаешь? Что, есть кандидатура в матери на примете?
– Да иди ты… я ведь серьезно говорю!
– Так и я тоже! – Ланс остановился, покачиваясь. – Послушай, что толку стоять тут и ругать систему…
– Это ты встал, я ругал на ходу, – возразил Эл.
– Не важно! Вот закончим универ, станем журналистами, будем бороться с несправедливостью!
– Ну да, особенно ты будешь бороться – с камерой наперевес.
– И буду! Фотографии к твоим разоблачительным статьям такие наснимаю, что все обрыдаются! Представь, лица детей, стоящих с позорными табличками: «Мой папа вор», «Моя мама убийца»… Лица родителей-преступников, которые смотрят на своих детей. Их истории…
Эл хмыкнул. Да, они могли бы сделать такой репортаж. Конечно, могли бы. Материала у него было – хоть отбавляй. Истории, рассказанные теми, с кем он стоял плечом к плечу, с кем сталкивался каждый месяц в храме правосудия: с сыном врача, поставившего неправильный диагноз пациенту; с дочерью пьяного водителя – виновника крупной аварии; с десятком мальчиков и девочек, чьи родители уклонялись от уплаты налогов; с еще несколькими, чьи отцы не платили после развода алименты.
– Ну а что? И победим! Главное, не молчать… – продолжал бубнить Ланс.
– И не будем, – согласился Эл. – Я-то уж не стану точно.
Тогда они искренне верили в то, о чем говорили, но, жизнь повернулась совсем не так, как они ждали: люди, откровенничавшие с ними при выключенной камере, позже отказывались от своих слов, коллеги крутили пальцем у виска и советовали не лезть на рожон, а начальство…
Эл покосился на Вледига. Сидит, сволочь, светит медальным профилем, спокойный, будто удав! И тут же до одури захотелось брякнуть что-то этакое, любую гадость, лишь бы согнать с его лица выражение превосходства… Эл прикрыл глаза, заглушив собственный внутренний голос, послушал немного «белый шум», и небрежно поинтересовался, сам не успев удивиться заданному вопросу: