Дестини

Боумен Салли

Она говорила так, словно речь шла об удалении зуба.

– Мама…

– Милая, все будет в полном порядке. Знаю, это противозаконно, но закон очень глупый, он никуда не годится. Слава богу, у нас всегда были врачи, которые с этим считаются и готовы помочь. И не только врачи, но и другие. Поговаривали, что Миссисипи Мэри иной раз оказывала подобные услуги, но точно не знаю. Я бы все равно не пошла ни к ней, ни к таким, как она, так что за меня не волнуйся. А в Монтгомери – самый настоящий врач. У него и диплом имеется. Медицинский. Со мной все будет в порядке.

Мать замолчала. Она осторожно высвободила руку, подняла глаза, посмотрела в окно. Лицо у нее было спокойное, голос ровный.

– Сегодня он это сделает. Мне кажется, все будет просто и быстро. Я вернусь домой сегодня же вечером, часов в шесть – после операции следует немного полежать. А когда я вернусь, милая,

мы поговорим о всех твоих планах. Сегодня. Или завтра. Ты ведь, Элен, понимаешь, что сейчас мне не до них, правда? – Она сделала паузу, слегка нахмурилась, будто пыталась вспомнить что-то выпавшее из памяти – какую-то совершенную мелочь вроде «чего еще не забыть купить?». – Я, конечно, не собиралась тебе об этом рассказывать, такие вещи обсуждать не принято, правда? – Она слабо улыбнулась. – Но вообще-то, думаю, тебе следует знать. Видишь ли, я поступила очень глупо, сейчас мне это ясно. Хотелось бы верить, что ты не повторишь моих ошибок. Никогда не верь мужчине, Элен. Никогда не полагайся на них. – Мать неопределенно махнула рукой. – Разумеется, это очень трудно. Тебе кажется, что ты любишь – женщинам это часто кажется, – и поэтому ты становишься чудовищно уязвимой. Порой я думаю: если б женщины не влюблялись как дурочки, жизнь у них была бы много счастливей и проще. Понимаешь, они бы тогда не верили лжи. Я поверила в то, что мне врал твой отец, Элен, а врал он напропалую. Рассказывал мне… рассказывал, что вернется на свою ферму, когда отслужит в армии. Рассказывал, что мы заживем в красивом доме, а когда я сюда приехала, то выяснилось – жить придется в мерзком тесном одноэтажном домишке вместе с его матерью, братьями и сестрами. Он говорил, Элен, что боготворит землю, по которой я ступаю… – Она запнулась. – Я и сама не понимаю, как все получилось, но шла война, все американцы казались славными ребятами, он не был похож ни на одного из моих знакомых. Вот я и вышла за него, перебралась сюда с тобой, а ты была совсем крошка. И тут я обнаружила, что все его слова были ложью. Все до последнего. Конечно, я от него ушла. У меня была своя гордость. – Она остановилась и посмотрела на Элен. – Ты родилась в Англии, милая. Мне всегда казалось, что об этом следует помнить. Ты будешь помнить, не забудешь?

– Мама. Прошу тебя. Хватит. Не надо. – Элен потупилась, и мать вздохнула.

– Да, верно, ты, пожалуй, права. Нет смысла думать о прошлом. Теперь я это понимаю. Слишком много я о нем думала. А смысла и вправду нет, потому что оно ничему не учит. История повторяется. Продолжаешь делать все те же ошибки, слушать все ту же ложь, ту самую, только произнесенную другим голосом, и верить ей. – Она отодвинула чашку и блюдце, рассеянно щелкнула пальцем по ложечке. – Что ж, со мной такого не повторится. Особенно после сегодняшнего. Надеюсь, Элен, ты ничего не упустила – мне очень важно, чтобы мои слова до тебя дошли. Ты уже взрослая женщина, милая, жизнь у тебя только начинается и…

Она внезапно замолчала, и Элен подняла глаза. Мать смотрела на настенные часы. Старые красные наклейки были на старом месте; они выцвели и запачкались, но красовались по-прежнему.

– Помнишь, милая, как ты ждала маму, когда я уходила? Ты была послушной девочкой. – Она нежно улыбнулась, глядя в пространство поверх головы Элен. – Серое с белым платье от Бергдорфа Гудмена. Чудесное платье! Чистый шелк. Я долгие годы не видела шелка, последний раз еще до войны. С платья все и началось. То есть началось раньше, но робко. Я замечала, что он на меня иногда поглядывает, когда я приходила к ним в дом укладывать его жене волосы. Но тогда я впервые согласилась с ним встретиться. На другой день, когда он подарил мне то платье…

Элен почувствовала, что становится каменной, в животе у нее сделалось пусто. А мать мечтательно продолжала:

– Было чудесно, Элен. Обычно он возил меня в машине по плантации. В саду стоит старая беседка, в ней мы встречались. Беседка, конечно, ветхая, но мне она напоминала о детстве. При доме, где я выросла, была почти такая же. Помню, я ему об этом сказала. Он проявил большой интерес. Он способен очаровать – такой красивый, и манеры безупречные…

Она запнулась, словно ей вспомнилось что-то, идущее вразрез с этими словами, и Элен вонзила ногти в ладонь.

– Все было весьма романтично, Элен. Важно, чтобы ты это поняла. Не хочется, чтобы ты думала, будто я впуталась во что-то… скажем, гнусное или малопривлекательное. Я, естественно, знала, что он женат, но он был несчастлив в браке, и это почему-то заставляло по-другому смотреть на вещи. Мне казалось… ну, одно время казалось, что он разведется и возьмет меня в жены. Видишь ли, он говорил, что ему этого хочется, а детей у них не было, поэтому особых сложностей не предвиделось. Вот только все деньги принадлежат ей. На ее деньги существует плантация. Так что для него, разумеется, это было бы трудно, я понимала. Я никогда на него не давила, Элен, – на такое, по-моему, способны только вульгарные женщины. Я была готова ждать. Он довольно часто заводил разговор о женитьбе. Мы строили планы – сама знаешь, всякие глупости. Как переделаем дом, когда станем в нем жить. Как украсим его. Как будем принимать гостей. Миссис Калверт почти не принимает; мне казалось, она не права, если подумать, кто она такая и какое положение занимает. Я бы вела себя совсем иначе…

– Мама – прошу тебя!

– И я ему верила, Элен, – сказала мать с легкой укоризной. – Помнишь тот вечер, когда ты пересчитала деньги и заговорила о возвращении в Англию, мы еще тогда поругались? Я тогда пыталась тебе объяснить, как все еще может повернуться. Видишь ли, тогда он пообещал мне, что поговорит с женой. – Она помолчала. – Само собой разумеется, он с ней так и не поговорил. Не думаю, что он хотел меня обмануть, тут все сложнее. Мужчины не лгут заведомо. Они врут, но в такие минуты и сами наполовину верят в свое вранье. Вот почему с ними нужно быть осторожней, Элен. Им так легко, так просто поверить.

– Мама. – Элен подалась вперед. В голове у нее было одно – заставить мать прекратить этот чудовищно спокойный безумный монолог. Настойчивость в ее голосе возымела действие: мечтательные фиалковые глаза вновь обратились к ней.

– Да, милая?

– Мама, он знает?

– Об этом, милая? – улыбнулась мать. – Нет. Разумеется, нет. – Она запнулась. – Видишь ли, милая, у него появилась другая женщина.

– Другая? – Элен побледнела.

– Я, понятно, ее не знаю. Не мое это дело. Честно говоря, я думаю, у него, вероятно, всегда были… другие. Время от времени. Цветные. Его отец отличался по этой части, так мне, по крайней мере, рассказывали. Он южанин. У него это в крови. Таков уж он от природы, и я про это знать не желаю, раз было, так было. У нас с ним сложилось совсем по-другому, вот это я знала. Мы долго встречались. Очень долго. Порой, конечно, ругались, временами не виделись неделями, а то и месяцами. Но рано или поздно он всегда ко мне возвращался. По-моему, Элен, он меня любил. Какое-то время. Еще недавно мы довольно часто встречались. Не так часто, как раньше, но он все еще нуждался во мне. Иногда. А потом это случилось – очень глупо с моей стороны, очень неосторожно, но он два месяца пробыл в Филадельфии, я так обрадовалась, когда он вернулся… – Она на минуту замолкла и отхлебнула чаю, лицо у нее смягчилось. – Знаешь, Элен, я горжусь, что не сказала ему. Могла бы, вероятно, сказать. Чего проще – умолять и лить слезы, но мне такое не по душе. Просто прекращу с ним встречаться, только и всего. Ему и знать не надо, Элен. Дело в том… – Она помолчала. – Видимо, он напомнил мне твоего отца. Наверняка в этом все дело. Поэтому у нас и началось. Когда я познакомилась с твоим отцом, Элен, на мне было светлое шелковое платье, красивое-красивое, розовато-лиловое, а к плечу я прикалывала розу. Мы, помнится, отправились в кафе «Ройал» большой компанией; ах, какой был великолепный вечер, как мы повеселились, все были такие милые. Тогда я поняла, что твой отец от меня в восхищении. Это было видно…

Она вдруг замолкла, опустила голову и легонько ею покачала, словно отгоняя ненужные мысли. Загоревшиеся было глаза ее опять потускнели.

– Семнадцать лет тому назад. А теперь вот это. Как глупо.

Элен встала. Когда он вернулся из Филадельфии. Два месяца назад. Она оперлась ладонями о столешницу, чтобы унять дрожь.

– Я бы его убила, – сказала она. – О господи. Я бы его убила.

Мать рассеянно на нее посмотрела, будто не слышала. Потом кинула взгляд на часы на холодильнике. Стрелки показывали девять. Мать встала.

– Принеси, пожалуйста, сумку, Элен. Я там кое-что собрала, вдруг понадобится. Она в спальне.

В Оранджберге нельзя было и шагу ступить, не привлекая внимания. Элен ненавидела поселок еще и по этой причине. «Плюнь в два часа на Главной улице, – любил шутить Билли, когда они еще были детьми, – а в три езжай в Мэйбери, и там тебе скажут, куда угодил плевок».

Иногда Элен видела зевак. В Оранджберге хватало таких, кому не было другого дела, как сплетничать, привалившись спиной к магазинным витринам, особенно в гнусную жарищу вроде той, что стояла сейчас. Иногда Элен замечала приподнятую шторку, неуловимое движение в проеме окна, тень на сетке от мух и каждый раз ощущала на себе любопытные взгляды.