Десять пальцев
Шрифт:
Пошли уже вторые сутки, как я не спал. Предыдущие четырнадцать часов я провел в неудобном самолетном кресле. Глаза слипались. Я полез за сигаретами.
— У вас в машине курят?
— Кури. Сам-то я бросил. Хотя раньше курил. Бывало, вечером засяду в туалете… Пока сижу, две папироски выкурю. Так что — кури.
От аэропорта до города нужно было ехать около получаса. Водитель жаловался, что в их краях не осталось богатых людей. При советской власти моряки сорили деньгами, на такси катали девушек, оставляли на чай крупные купюры.
А теперь флот продали китайцам на металлолом. Ни единого работающего предприятия нет. Богатых людей совсем не осталось.
Встречавшиеся на дороге рекламные щиты оглушали прямолинейностью: «Всегда обедай только у нас!», «Покупай канцелярские скрепки!».
Сам город показался мне одноэтажным и серым. В одном месте я успел заметить вывеску стрип-бара. Перед входом не было ни единого человека. Спирт в этих краях шел гораздо лучше, чем стрип.
Я сказал таксисту, что мне нужен недорогой отель. Недорогой, в смысле дешевый, он понимает? Водитель кивнул.
Свой джип он остановил перед серой коробкой без окон. На фасаде имелась вывеска «Гостиница „Эдельвейс"“.
— Подождите меня здесь. Я узнаю, сколько стоит и приду. Может быть, меня не устроит цена. Тогда вы отвезете меня в другую гостиницу. Хорошо?
Водитель кивнул. Я вылез из машины и долго звонил в дверь «Эдельвейса». Долго, это значит, минут десять.
Дверь открыла высокая красивая женщина. Она улыбалась и молчала.
— Я хотел бы снять номер. У вас есть номера?
Пауза. Потом:
— Есть.
— Сколько стоит?
Женщина продолжала молчать. Когда я решил, что ей просто неохота со мной разговаривать, женщина наконец начала отвечать. Со временем я понял: подобные паузы здесь в порядке вещей. Просто, прежде чем открывать рот, камчатским людям необходимо хорошенько подумать.
Койка в общей шестиместной комнате внутри бетонной коробки стоила $25 за ночь. Туалет и ванная рядом, на том же этаже. Горячую воду дают довольно часто: дважды в сутки. Час утром, час вечером. Для постояльцев есть симпатичные девушки.
Последний штрих меня добил. Произнесено это было все с той же официальной улыбкой. Я вернулся к машине и сказал водителю, что давай поищем другую гостиницу.
Спустя еще час я сидел в буфете гостиницы «Гейзер». Буфет был открыт, но буфетчица куда-то ушла. Я хотел выпить кофе и просто ждал, пока она вернется.
За окном лежала Авачинская бухта. На барной стойке стояла местная водка в чумазых бутылках. Бухту мне было видно плохо, а водку — хорошо.
Номер в «Гейзере» стоил $18 за ночь. Горячей воды не было вовсе, зато и девушек мне никто не предлагал.
У меня вообще сложилось впечатление, что я был единственным постояльцем отеля. Возле стойки RESEPTION на полу лежали мохнатые камчатские собаки. Внимание на людей они не обращали.
Потом буфетчица наконец появилась.
— Я хотел бы выпить кофе.
— Ой, а у нас нет кофе.
— Совсем нет?
— Ой, совсем.
— А есть где-нибудь рядом кафе, в котором продается кофе?
— Ой, тут рядом есть летнее кафе, только оно закрыто.
— Закрыто? А когда отк
роется?
— Ой, так летом и откроется! Да только лето у нас редко бывает.
— Нет кофе. Нет кафе, в которых есть кофе. А что у вас есть?
— Ой, печенье есть. Корейское. Называется Choco-Pie.
Господи, зачем я уезжал из дому?
Утром следующего дня я вышел на центральную улицу Петропавловска-Камчатского.
Народу вокруг почти не было. Большой сибирский мужчина в камуфляжной куртке и меховой шапке нес на плече целый мешок замороженных костей. Зарывшись в снег на обочине дороги, дремали бездомные псы.
Учуяв запах из мешка, псы встрепенулись, почувствовали себя охотниками и с лаем бросились на мужчину. Он остановился, нагнулся, не спеша поднял с земли здоровенную ледяную колобаху и с чмокающим звуком влепил ее псу-предводителю в бок.
Собаки тут же забыли об охотничьих инстинктах, заткнулись, прекратили лаять и вернулись дремать в снег.
Петропавловск-Камчатский тонким слоем расползся между бухтой и двумя сопками. Будто кого-то вырвало. Ни единого дома выше пяти этажей. Ни единого здания старше тридцати лет. Ни одного, которое простоит хотя бы еще тридцать лет.
Сами дома — осыпающиеся бетонные коробки. На стороне, обращенной к бухте, окон в них нет и стены обшиты большими листами жести. Очень похоже на тюремные бараки.
Редкие островки оживления разбросаны по городу неравномерно. На перекрестке дорог стоят ларьки, играет музыка, ходят хорошо одетые люди. Между островками — безжизненные пустыри и строения, до третьего этажа засыпанные снегом.
Большая улица в камчатской столице всего одна. Зато длинная: больше двадцати километров. Улица тянется вдоль сопок, потом вдоль моря и на своем протяжении восемь раз меняет название.
Тротуаров, мест для пешеходов, на этой улице не предусмотрено. По сторонам проезжей части лежат трехметровые сугробы. Вдоль сугробов пешеходы и ходят. Асфальтированная дорога покрыта толстым слоем льда. Кое-где в ней зияют громадные ямы.
Я дошел до автобусной остановки. На остановке молча стояла корейская семья. Спустя пару минут подошел бородатый камчатский мужчина. Очень спокойный. Подошел, сказал «здравствуйте» и замер. Руки вдоль тела.
Мне сложно простоять полчаса без движений. Я порываюсь бежать, мечусь из стороны в сторону, много курю, сбиваю с ботинок снег. А вот мужчине это — раз плюнуть.
Мне никак не смириться с тем, что никаких срочных дел на свете не бывает. Все уже произошло. Бежать некуда. Я специально придумываю себе занятие — лишь бы не останавливаться. Лишь бы продолжать бег.