Десятая планета(изд.1945)
Шрифт:
Мишутка потерял спокойствие окончательно.
– Мы оба с вами кое-что знаем… Семьдесят четыре градуса, направление на Париж, небывало короткие волны, музыкальные сигналы. Что это, черт возьми? – Мишутка шарил в кармане, нащупывая кастет. – Говорите! – возвысил он голос до крика. – За коим дьяволом вы прячетесь по вечерам в зеркальный шкаф?
Профессор привстал и спокойно позвонил в маленький колокольчик.
– Глафа, будьте добры разбудить Илону, а сами кликните кого-нибудь из случайных прохожих. Этот молодой человек явно ненормален.
– Что? –
Но профессор положил ему руку на плечо.
– Успокойтесь.
– Я хочу знать, что у вас в шкафу? – кричал Мишутка.
– Пожалуйста.
Профессор сделал рукой приглашающий жест. Мишутка прыгнул в маленький кабинет профессора. В зеркале шкафа отражался письменный стол, окно и далеко видная луговина.
– Пожалуйста, – повторил профессор и взялся за ручку дверцы.
– Отец, – раздалось в большой комнате.
Профессор отшатнулся от шкафа и выглянул в дверь. Мишутка глянул тоже. У маленького столика, опираясь на него концами тонких рук, стояла Илона. Она произносила только одно слово, жалобно и со стоном:
– Отец… Отец…
– Илона… Что с вами? – подбежал к ней Мишутка.
Она подняла на него матовое бледное лицо.
– А? Что? – И опустилась на стул, закрыв лицо руками. Застонала: – Отец… Не надо.
Профессор обнял дочь за плечи и строго взглянул на Мишутку.
– Вы ищете пропавшего товарища?
Глаза профессора светились тонким голубым пламенем, вонзались прямо в Мишутку, и он почувствовал, что цепенеет, и спокойствие, странное и легкое, овладевает им.
– Я ищу товарища и невесту, профессор.
И больше ничего не помнил Мишутка. Мелькнуло лицо профессора, застонала Илона. Как будто тихим голосом позвала Дуня:
– Ко мне, товарищ…
Мишутка очнулся. Он идет по городской улице. Какая-то сила в мозгу, бившаяся назойливой неотвязной мыслью, тянула его к Центральной больнице. Словно кто чужой влез к нему в голову и управлял движениями его рук и ног.
Мишутка подошел к больнице и потянул на себя тяжелую дверь, на которой висела беленькая вывесочка:
«Приемный покой».
XX. ПЕРЕДАЧА МЫСЛЕЙ НА РАССТОЯНИИ
– Какое это вы стихотворение тогда декламировали у меня, инженер? – спросил Гэза доктор Tax, внося в лабораторию чемодан и завернутый экран.
– А, здравствуйте… Это стихи немецкого рабочего Вальтера, моего старого друга и товарища. Он сейчас работает на оптической фабрике Лейтца и не забывает меня. Пишет стихи… Это мой перевод на русский язык. Несколько строк из его поэмы «Грядущее».
Гэз запер дверь и сам спросил Таха:
– Ну, как дело с расшифровкой музыкальных сигналов?
– Сегодня я считаю решительным вечером. Кое-какие соображения у меня есть. Опыт должен их подтвердить или отвергнуть, – сказал Tax. – А что с вашим помощником, товарищем Зубовым? Вы мне звонили, но я не понял…
– Он не был нынче на заводе. Я посылал к нему на дом. Сказали, что он ушел. Разыскивает одну нашу работницу, Рогову… Это его любовь, всем на заводе известно. И вот, говорят, Рогова пропала. Конечно, моему Михаилу Лукичу не до завода. Хотя я его буду ругать. Ведь это конфликт между личным и общественным, между любовью и заводской работой. Мы с ним поспорим.
Tax слушал, что говорил Гэз, и в то же время вынимал из принесенного чемодана принадлежности для того опыта, который они с Гэзом надумали произвести сегодня ночью в лаборатории завода.
– Итак, инженер, – начал Tax, – я думаю, что в промежуток между сигналами на двухметровой длине, когда ни один из всех существующих приемников не улавливал ничего, в то время как имеется ряд указаний на факты, что какая-то передача идет, – в этот промежуток, я думаю, и передаются це-волны, которые я постараюсь нынче поймать на хлорокись гафния при помощи моего экрана.
– Следовательно, на земле есть кто-то еще, кто знает тайну це-волн? – задумчиво спросил Гэз.
– Я не удивляюсь этому, – промолвил Tax. – Научные открытия не являются случайностями в строгом смысле. Скорее, это выводы из кропотливых работ, ведшихся учеными в течение многих лет. Один подводит итог многолетней работе, и вот говорят: он сделал открытие. Ничего подобного. Он только сделал последний ход в игре и… выиграл партию. Когда я искал возбудителя кори, передо мной были работы Коха, открывшего туберкулезные палочки и холерных вибрионов. Я знал работы Шарпи, Утенкова. С мозгом работал до меня Дондерс, показавший, что всякий «психический» акт требует известного времени. Работал Флессинг, разделивший кору мозга на резкие области для групп центров… Академик Павлов со своим учением о рефлексах, Бехтерев… Кроме того, вся лестница электромагнитных волн, начиная с самых больших радиоволн и кончая маленькими рентгеновскими и гамма, были до меня известны. Я тоже только подвел итог.
– Экран в порядке? – спросил Гэз. – Пробило двенадцать часов. У нас в распоряжении только час двадцать. Приступим.
Два выпуклых металлических экрана стояли на столе в лаборатории, точно указывали направление волн, которые строго ограниченным пучком проходили как раз через лабораторию.
Tax и Гэз произвели все нужные приготовления и сели в ожидании момента, когда начнут передаваться таинственные сигналы.
– Осталось три минуты, – сказал Гэз, посмотрев на хронометр. – Они начинаются ровно в час двадцать минут 54 секунды по нашему времени. Берите трубку, доктор.
В дверь раздался нервный стук.
– Это я, Мишутка, – послышался голос за дверью. – Впустите, Оскар Карлович.
Гэз быстро повернул ключ и впустил запыхавшегося Мишутку.
– Я спешил, Оскар Карлович. Бегом бежал, чтоб не опоздать. – Мишутка сорвал с себя кепку, легкий пиджачишко и бросил их на табуретку. – Вы приказали присутствовать при сегодняшнем опыте, я и явился.
– Мы с вами, Михаил Лукич потом поговорим о вашем опоздании, а сейчас… – Тут Гэз громко скомандовал, как капитан на мостике: – Две секунды… Трубки… Слушайте…