Детектив от Иоанна
Шрифт:
— А вы не скажете, скоро фильм закончится? — спросила у теленка Стюардесса.
— Нет, не скоро… Точнее, он никогда не закончится. Это достояние свершенного, оно всегда открыто. Закрыто только то, чего еще не было.
— Ужас, — прошептала Стюардесса.
— Ну что ты! — попытался успокоить ее теленок. — Не надо так отчаиваться! Все проще. Все зависит от твоего отношения к свершенному.
— Как это? — не поняла Стюардесса.
— А вот иди и смотри.
Они вернулись к кинотеатру. Пока гнались за беглецом, пропустили эпизод, в котором рассказывалось о Путешественнике, и фильм начался сначала. Аулису казалось, что его лицо воспламенилось от
«Все, больше не могу!» — подумал Аулис, чувствуя, что он начинает выворачиваться наизнанку, словно носок, и ткнулся в песок лицом.
— Сиди и смотри! — сказал ему неслышно подошедший лев.
И Аулис оказался сидящим на камне. Он с удивлением увидел, что абсолютно гол и его тело испещрено то ли надписями, то ли рисунками, а вокруг стоят зрители в белых накидках и смотрят на него. Сами белые накидки и лица зрителей Аулис различал словно сквозь туман, но вот глаза смотрящих были необыкновенно, пугающе резкими, ясными, прорисованными до мельчайших деталей, и они были источником света, который не давал тени; тотчас Аулис без труда, с легкостью выбрал из сотен глаз глаза своей мамы, своего отца, нерожденных своих детей, давно забытых учителей, друзей, знакомых, влюбленных в него девушек и просто прохожих, знающих и помнящих его… И не было ни в одном взгляде ни укора, ни гнева — не было ничего, кроме света, но он проходил через Аулиса насквозь, как бы выхолащивая из его тела все подряд. И Аулис понял, что растворяется в этих лучах, как кусок рафинада, брошенный в быстрый ручей. «Скорее бы!» — подумал он, стекая с камня в песок.
Рядом с ним на песке лежал носовой платок. Аулис подобрал его. Платок был совсем ветхий, от него почти ничего не осталось, кроме нескольких тонких нитей, и все же тряпочка пыталась подняться вверх, взмыть в небо, подобно орлу.
— Внученька, это ты? — вдруг произнесла стоящая рядом старушка, чуть приподнимая край белого капюшона. Она смотрела на платок, который Аулис разложил на ладони.
— Бабушка? — ахнула Стюардесса. — А я думала… я думала, что ты умерла.
Старушка покачала головой и нахмурилась.
— Ты плохо выглядишь, внученька!
— Меня просто не видно в темноте, — попыталась улучшить впечатление о себе Стюардесса, но старушка повторила:
— Ты нехорошо выглядишь. Пойдем домой!
Платок взлетел с ладони Аулиса и опустился старушке на плечо.
— Давай проводим! — предложил Боксер. Он поднялся с колен, вытер ладонями щеки. Аулис увидел, что в его глазах больше нет песка, они чисты и полны влаги.
Старушка шла по центральной улице, затем свернула к большому дому со стеклянным забором. Внутренняя часть двора то ли была заполнена водой, как если бы это был бассейн, то ли была освещена голубым светом. Но когда старушка открыла калитку, наружу не протекло ни капли.
— Заходи! — пригласила она Стюардессу.
Платочек в нерешительности повис перед входом.
— А вода теплая?
— Заходи, заходи, — усмехнулась старушка.
— Но я плохо плаваю.
— Да заходи, тебе говорят! — прикрикнул Боксер.
И Стюардесса нырнула в проем калитки. Черное, сильное, молодое тело, необыкновенно напоминая дельфина, резвилось за стеклом в голубом свете. Аулис прильнул лбом к забору, постучал костяшками пальцев, но Стюардесса его уже не замечала. Она кувыркалась в волнах, переворачивалась на спину, ныряла и снова взмывала вверх.
— Кажется, я в нее влюбился, — признался Аулис.
— Расслабься, — по-дружески посоветовал ему Боксер и похлопал Аулиса по плечу.
— Приходите позже, — сказала старушка, заходя во двор и закрывая калитку.
— Здорово у вас здесь, — похвалил Аулис. — Плохо только, что солнца нет.
— Солнца нет? — удивилась старушка, замерев на пороге. — Как же нет, милок? Вот же оно, солнце! Сколько угодно!
— Вы что-то путаете, бабушка, — возразил Аулис, глядя на черное небо.
— Это ты путаешь, — улыбнулась старушка. — Если захочешь, то увидишь и солнце, и свет. Каждый сам волен выбирать, что видеть, а чего не замечать…
— Понял, студент? — рассмеялся Боксер и потащил Аулиса на площадь.
По дороге они встретили Интеллигента. На полицейском теперь были новенькие джинсы и не по размеру коротенькая кожаная курточка. Он стоял на четвереньках и усердно намыливал спину льву.
— Давно не виделись, коллега! — обрадовался Боксер. — А что это ты здесь делаешь?
Интеллигент взглянул на товарищей и, не прекращая елозить мочалкой по золотой шерсти, с гордостью ответил:
— Да вот, устроился зверей чистить.
— Ты издалека сам на зверя похож, — заметил Аулис. — Только с человеческим лицом.
— Мне уже об этом говорили, — зарделся от скрытого удовольствия Интеллигент. — Будьте добры, поднимите переднюю лапу… Достаточно! Теперь другую… Очень хорошо!
Лев послушно подавал лапы и урчал от удовольствия.
Боксер и Аулис подошли к кинотеатру. На экране шел все тот же фильм. Некоторое время Аулис и Боксер смотрели на персонажей, мечущихся по пропыленному куску полотна: из одного угла экрана в другой — шмыг, шмыг, шмыг, словно крысы в клетке… Боксер вздохнул, машинально отряхнул с себя последние песчинки. Аулис пристально следил за одним из героев фильма… Персонаж вдруг остановился посреди экрана, поморщился, почесал рукой затылок, словно засомневался, то ли он делает.
— Ловко у тебя это получается, — признал Боксер.
— Знаешь, — сказал Аулис, опуская глаза. — Прошлое, конечно, переделать нельзя. Зато можно вот так внушать людям сомнение, заставлять их задуматься о том, правильно ли они поступают. Это мое ноу-хау.
— Твое ноу-хау называется голосом совести, — снисходительно заметил Боксер и обнял Аулиса. — А ты, оказывается, хороший малый. Жаль, мы с тобой раньше не дружили.
— Да, жаль, — согласился Аулис.
— Ты прости меня, приятель, за то, что я к тебе не очень хорошо относился. Прощаешь?
— Конечно. И ты прости меня.
Они пожали друг другу руки.
— Знаешь, — произнес Боксер, глядя куда-то во мрак. — А мне опять захотелось в пустыню. Там хорошо думается, не отвлекаешься по мелочам. А в самом движении по пустоте есть какой-то высокий смысл.
И они, не сговариваясь, пошли к барханам. Под деревом, где они оставили двух своих спутников, ничего не изменилось. Командир был пьян, улыбался, бормотал песенку и пускал слюни. Соотечественник, прижавшись лбом к стволу дерева, хрипло бормотал: