Дети Барса
Шрифт:
Неожиданно Мескан утратил все свое хладнокровие. Он закрыл лицо руками и зарыдал. Плечи его сотрясались, сам он согнулся и никак не мог унять плача.
— Да что с тобой? Мескан!
— Моя бабушка… — начал было Медведь, но царь оборвал его:
— Не сейчас, Пратт… Мескан!
— Чем провинилась эта земля, Творец? В чем она виновата? Возьми меня, возьми нас всех, только… останови… останови все это! Земля… гибнет… Зачем, Творец! Сжалься над нами! Я люблю тебя, не мучай же ты их всех! Пожалуйста! Я не могу остановить это… Скольких еще убьют! Я не. — я не могу… Останови… ты! — Он всхлипнул. — Государь, может быть… тогда… по дороге в Урук… совершена ошибка…
Бал-Гаммаст подошел к нему,
— Нет, Мескан. Прекрати! Мне нужна твоя помощь. Плач прервался. Однако лицо первосвященника урукского оставалось мрачным.
— Все пропало, государь. Я… легко докажу, что нам не выдержать… его нападения.
— Да я и слушать тебе не стану! Помоги мне победить! Этот город не должен пасть!
— Нам осталось… только оплакивать его злосчастную судьбу…
— Так. Я, царь и сын царя, приказываю тебе: на колени!
Мескан растерянно улыбнулся.
— Но… государь…
Бал-Гаммаст схватил его за шею и рывком швырнул на колени.
— А теперь — рылом в пол! Живо!
— Я не…
Бал-Гаммаст помог ему ногой. Потом поставил ступню на затылок.
— Почувствуй всю цену слез, Мескан. Почувствуй всю цену слабости. Почувствуй. Ты так хочешь жить? Так? Нам следует проявить неутомимость, бодрость и усердие. Встань.
Мескан повиновался.
— Прости меня. Я не хотел нанести оскорбление… ни тебе, ни твоему сану. Но… мы слишком много оплакиваем свои потери и свое бессилие. Мы слишком мало действуем. Сегодня будет иначе. Ты поможешь мне?
— Да.
— Ты простишь меня?
— Да.
— Чем это можно убить?
— Простым оружием… но… это очень долго и очень сложно. Требуется много живых щитов… а у нас их всего два…
— Живых щитов?
— Я расскажу… Но прежде… Прежде мне следует дать войску и тебе, государь, одну зыбкую надежду. Хумаве… Любому подобному существу не положено выходить за пределы Мира Теней. И Творец, если мы пожелаем проявить твердость, наверное, вступится за нас, чтобы изгнать Хумаву из мира человеческого обратно, в мрачные пределы…
— Да ты пойми, тощий, — перебил его Пратт, — мы будет драться, мы размажем эту падаль, хоть бы без никакой надежды. Бог всегда над нами, а мы всегда готовы кому надо расколоть черепушку!
Из ворот вышли пятьсот ратников Дворца, Бал-Гаммаст, тысячник Пратт Медведь, двое прозорливых священствующих, Энкиду и Дорт с тремя сотнями урукского ополчения.
— Смотри-ка, Пратт, они поверили мне, они дали три сотни горожан, хоть я никого не просил об этом. Пришел старый Хараг и сказал попросту. «Бери триста наших, государь». Почему, Пратт?
— Ну, ты их не мучил напрасно. Ты их уважил, взял тутошнюю женщину себе в жены… Это людям понравилось.
— И все, Пратт? Так мало.
— Ну… ты к ним внимателен. Как к бабе или к ребенку. Ты возишься с ними. С их всякими делами.
— А как же иначе?
— Кто тут раньше сидел…все больше на столицу поглядывали… А дети, они, знаешь, любят, когда взрослые их слушают. Именно их, Балле, а не кого-нибудь еще.
…Их действительно ждали.
Суммэрк и прибившиеся к ним остатки «борцов Баб-Ану» встали в неровную линию по два-три человека в глубину. Крылья их войска не были прикрыты чем-либо. Слева, вдалеке, плескалась вода в большом канале. Справа тянулись бесконечные поля. Мятежники не чаяли обхода, не ждали противника, сильно превосходящего их в, численности, и не готовились к долгой битве. Они было «пощупали» армию Царства, напав на колесницах, дротиками забрасывая копейщиков Дорта. Но когда возничие — один за другим — стали падать, пораженные из луков, атака захлебнулась. Суммэрк спешились, без жалости бросив колесницы: сегодня они могли позволить себе подобную роскошь. Над их строем висели в воздухе, на высоте двух-трех человеческих ростов, семь странных существ. Больше всего они напоминали жуков с прямыми темными крыльями и тонкими ножками. Но каждое из них по размеру было как полтора Энкиду, а нижняя часть брюшка багрово светилась и источала жар, будто горн плавильщиков. От их морд отворачивались сами суммэрк: ужасные маски жуков, увеличенные в размерах и, словно в насмешку, обезображенные таким образом, чтобы издалека напоминать человеческие лица… Всех «жуколюдей» окружало бледное сияние, подобное лунному свету, но только ярче и заметнее; от них тянулись такие же лунные нити куда-то назад, в сторону шатров, повозок и вьючных животных. Нити вроде бы соединялись в одной точке, но где именно — за строем мятежников невозможно было разглядеть».
Над равниной плыл сумеречный час.
Войско Царства поставило правильный строй и сразу же ринулось вперед, за несколько шагов перейдя на бег. С обеих сторон — одна только пехота. И Бал-Гаммаст знал от Мескана: его пехоте следует резво бегать и споро действовать оружием, иначе вся она поляжет на этом поле. Быстро, быстро, очень быстро! Совсем не так, как обычно двигаются медлительные несокрушимые скалы, составленные из дворцовых копейщиков. Отряд ратников вместе с ополченцами Бал-Гаммаст отдал под команду сотнику Дорту. Медведю он поручил другое дело, а сам занялся третьим, всех прочих важнее…
Суммэрк едва успели сдвинуться с места. Линия Ударилась о линию. Мятежники попятились под натиском урукских ратников. Они еще не бежали и не теряли строя, но и не стояли насмерть, как того требует безжалостный копейный бой.
Однако тут на армию Царства сверху обрушились «жуколюди». Ратники предупреждены были об этой напасти, и все войско недавно купалось в канале, однако последствия были чудовищными. Туловища «жуколюдей», соприкасаясь с человеческими телами и одеждой, жгли не хуже раскаленного металла. Стрелы их не брали, от иного оружия «жуколюди» искусно уворачивались. Копейщики живыми факелами падали и умирали под ударами вражеских ножей. Немногие бросили оружие. Большинство продолжало биться, сгибая суммэрк, оттесняя их, прорезая их ряды. Дорт метался, воодушевляя своих людей. Однако потери были устрашающе велики. Кто знает, долго ли продержались бы ратники и ополченцы, если бы справа не зазвучали победные крики:
— Бал-Гаммаст! Бал-Гаммаст! Апасуд! Бей! Бей! Полусотня ветеранов, выстроенная по пять человек в глубину, обежала левое крыло мятежников и ударила сбоку. Строй суммэрк был смят в мгновение ока. Все крыло побежало, теряя людей, бросая оружие и проклиная командиров.
Семеро «жуколюдей» быстро переместились туда, пали на атакующих ратников и принялись сеять смерть. Но ветераны даже не попытались держать строй… Они легли на землю. Несколько вдохов — и вся полусотни лежит, накрывшись сверху щитами.
— Страшновато, Балле, товарищ мой, брат мой… Страшновато.
— Нападай же, образина! Нападай, брат! …Прямо перед устрашающей семеркой стоял маленький отрядик. Четверо с огромными, плетенными из ивовых прутьев щитами; поверх ивняка прикреплены лоскутья мокрой кожи. За щитоносцами — два безоружных человека с застывшими лицами. За этой двойкой — еще одна пара: царь и его названый брат, вооруженные луками, мечами, в шлемах и доспехах с медными пластинами. Еще дальше — четверо оруженосцев с дротиками и тяжелыми копьями. Для чего нужны такие копья? Зачем? Ими бьются, когда надо ссаживать всадника в полном доспехе с коня, драться с Гутиями или охотиться на крупного зверя…