Дети Дня
Шрифт:
Маллен Ньявельт не спал вторую ночь. Просто не мог. Чересчур затянувшееся спокойствие тревожило его гораздо сильнее, чем застоявшаяся хьяшта. А тут еще письмо от отца. Поскольку отец никогда ему сам не писал и не изволил отвечать, это тоже стало для Маллена тревожным признаком.
Он сидел в своей комнатушке в офицерском бараке. В открытом окне плыли звезды. Под окном, на дворе, храпел верный Ошта, где-то перекликались часовые. У бардов горело окно на чердаке — Дисса не спал тоже. Опять нехороший
— Не спишь, капитан? — раздался над ухом вкрадчивый шепот.
— Здоров ты людей пугать, Онда.
Бард осклабился.
— Да уж.
Даже если бы не излюбленная привычка Онды появляться незаметно, его рожа могла испугать кого угодно. Здоровенный мужик, бритый наголо, с узким лбом, острыми ушами и широкой челюстью, с длинными ручищами. За барда его никто не принимал никогда, чем Онда беззастенчиво пользовался.
— Не спишь, капитан?
— Да, как и ты. Поговорим?
— Поговорим.
Маллен поджег фитиль в масляном светильнике. Подрезал его, чтобы не так чадил. Встал, снял с очага котелок. Угли еще не остыли, сладкое ягодное варево было почти горячим. Налил две кружки, достал хлеба из мешка на стене, полкруга сыра.
— Не стесняйся.
— Я тебя не объем.
Онда и правда ел поразительно мало. Загадочные люди барды.
— Меня вот что тревожит, — заговорил Онда совершенно спокойным тоном. — Меня тревожат эти маленькие-маленькие перемены. Они маленькие-маленькие, совсем незаметные. Можно сказать, что и переменами их считать трудно. Но беда в том, что к ним сначала привыкаешь и перестаешь замечать. А потом происходит еще такая вот малюхонькая. И к ней привыкаешь, и ее не замечаешь. Это, знаешь, как на севере — снег на ветку падает-падает, ветка гнется-гнется, а потом вдруг одна снежинка добавится, ветка — хрясь! — и ломается.
— А что, все перемены плохи?
— А кто знает, что хорошо, что плохо? Но мне тревожно. А я бард. Я чую.
Маллен молчал, поджав губы. Долго молчал. Затем заговорил.
— Честно скажу, я тоже в тревоге. Мы тут на границе, нам виднее всех. Хьяшта простояла дольше обычного, дракон был злее обычного. Но справились же? Хьяшта — это плохо, такие перемены мне не нравятся. Но по крайне мере, я понимаю, чего ждать от хьяшты и от дракона. Но есть вещи, которых я не понимаю. Я просто капитан, не больше. И я вынужден верить тем, кого считаю более знающими. Я, конечно, не бард, но отец счел нужным дать мне хорошее образование. Я знаю, что наш мир стоит на неизменных законах. Есть Уговор. Есть истинный король. Боги спят. Это три основы, жизнь такова, и пусть таковой и будет. И я не хочу перемен. И тут вдруг мне говорят — боги вдруг начали шептать кому-то на ухо. Но боги спят! Или не так?
— Так говорят. И так говорят, что Жадный выиграл этот мир, пусть и обманом.
Маллен отмахнулся.
— Ну не надо снова, не надо! Я не бард! Сейчас ты опять скажешь, что тогда мир принадлежит Жадному!
— С точки зрения формальной логики…
— Я тебя сейчас стукну.
— Но ведь отец дал тебе образование? — Маллен даже в сумраке увидел жуткую ухмылку Онды. — Стало быть, ты должен понимать, что Жадный владеет этим миром, и лишь ничейный час ему не принадлежит. И в ничейный час в мир вошли люди и начались Грозовые Годы. Потому мы и перебили самых страшных тварей и загнали самого Жадного в бездну в Холмах. Мы дети ничейного часа.
Фитиль разгорелся и огонек светильника перестал дрожать.
— Мы дети Дня. А там, — он показал головой куда-то на северо-восток — Холмы и Дети Ночи. Они сторожат Бездну, мы сторожим Землю. А боги спят, следовательно, шептать никому ничего не могут.
Онда молча слушал, рассеянно глядя в потолок. О чем он думал — по его каменному лицо этого понять не было возможно.
— Ты меня слушаешь, бард?
— Конечно, капитан, — ответил Онда. — Я всегда все слушаю. У меня хорошие уши. Я ими даже шевелить умею. Взвар хороший вышел у тебя.
— Наливай еще. Ты в выродков веришь?
— В то, что они есть или в то, что они выродки?
— Вообще.
— Наверное, такие люди есть. Ведь мы тоже видим Ночных, когда они желают себя проявить. А прежде, когда люди еще не разделились, вообще были одинаковыми. И в жилах многих родов течет кровь Ночных, если верить… всему. А вот в шепот богов я не верю, капитан. Потому что я не вижу угрозы в том, чтобы друг друга видеть. Богам же это тем более должно быть все равно. Они спят.
Маллен помолчал.
— Не нравятся мне перемены. Не нравится долгая хьяшта. Не нравится, что твари что-то зашевелились. Не нравится, что эти перемены заставляют людей бояться. Когда боятся, тогда ищут виноватого. Не такой как все — значит, враг. Кривой, хромой… лысый…
Онда молча вежливо поклонился и провел ручищей по блестящей макушке.
— Вот-вот, Онда. Если человеку долго говорить, что он — свинья, он хрюкать начнет. Так что это не перемена. Это что-то другое. Чую я это. А я пограничный капитан, Одна, я должен верить чутью.
Онда сложил руки на животе, наклонил голову к плечу. Улыбнулся своей щербатой улыбкой.
— Чутье — это хорошо, капитан. Это правильно. И про малые перемены ты тоже верно говоришь. Я тебя, знаешь, не утешу. Я тоже мало что знаю. Но я вот что тебе скажу. Мы ведь тоже можем начать с малого. Собирать сведения, делать свои выводы и готовиться. Ты меня не спрашивай, к чему и как. Сам не знаю. Сначала надо собирать сведения. Ты меня, как понимаю, не прибьешь, если я скажу тебе, что надо бы нам с тобой, мой капитан, как-то поговорить с Ночными? И не с рудокопами или контрабандистами, а с кем повыше и поумнее?
— Тебя прибьешь, — проворчал Маллен. Задумался, начал кусать ногти. — А у тебя есть способ?
— Нет, — ответил Онда.
— Через короля?
— Ни в коем разе.
— Согласен. Тогда как?
— Капитан, я не знаю. Прямо сейчас — не знаю. Но ты мне сказал — надо сделать вот такое дело. Теперь я буду думать, как это сделать.
— Как-то легче жить, когда есть определенная цель. Хоть небольшая.
Онда пожевал губами.
— Скажи мне, капитан. А до тебя доходили слухи о пустынных жителях?