Дети дорог
Шрифт:
— Слишком ярко… ничего не вижу…
Светловолосая, так похожая на изображение человечьей святой, нарисованной над входом в загрядский храм, недовольно поджала четко очерченные губы и нарочито тяжело вздохнула.
— Я устала держать револьвер. — Ганслингер чуть сощурила левый глаз, и в этот же момент я осознала, что девушка вот-вот нажмет на курок. Без предупреждения и без лишних слов. Просто потому, что я ей мешаю… — Пока-пока, танцорка.
Викториан возник из ниоткуда столь внезапно, что я невольно подалась назад, когда перед моим носом появилась широкая спина дудочника, перепачканная серой каменной пылью и штукатуркой так густо, как будто бы Вик все утро
— Детка, ты что себе позволяешь? — Голос музыканта остался таким же ровным и спокойным, как если бы он вел светскую беседу, а не отчитывал великовозрастную девицу посреди площади. — Ты забыла, против кого направлено наше оружие? Сочла запас патронов бесконечным?
— Это не простая бродяжка! — Девушка едва ли не плакала, держась хрупкой, холеной ладонью за покрасневшую щеку. — От нее даже «зрячая» бабка отвернулась, а она нелюдь видит в любой толпе! Вон, погляди, что там валяется! А ведь если бы не я, нечисть бы и дальше таскала детей в ближайший омут! Ты глянь, глянь, что у нее в корзине было!
Дудочник секунду пристально смотрел в обиженные, наполнявшиеся злыми слезами голубые глаза, а потом подошел к лежавшей на боку корзине, все еще прикрытой клетчатой салфеткой, и откинул ткань нижним концом трости. В толпе раздались ахи и вздохи, кто-то приглушенно застонал, кто-то заплакал, кто-то забормотал молитву. А все потому, что из уроненной болотницей корзины вывалилась крохотная, будто кукольная, ручка с зажатыми в кулачок пальчиками. Слишком маленькая, чтобы принадлежать рожденному в срок младенцу. Неестественно изогнутая. И обглоданная с одной стороны мелкими, будто крысиными зубами.
— Похоже, пора ставить еще одну черную метку на славенскую карту, — медленно, будто через силу произнес разноглазый, кое-как наклоняясь и рывком поднимая корзину с мостовой. — Если у вас нечисть повитухой промышляет и помогает бабам скинуть нежеланный плод до срока, питаясь этими самыми «плодами», то дела у вас, уважаемые дамы и господа, хуже некуда. Это до чего же надо было дойти, чтобы прикармливать болотницу собственными нерожденными детьми, а?
Вот тут и меня проняло, будто бы сама тайком ночью бегала к опытной повитухе с одной-единственной просьбой — избавить от ненужного бремени, а сам плод тихонько прикопать на пустыре или сжечь дотла в печи. И ведь наверняка денег болотница не брала, цену назначала, как базарные гадалки, — «чего не жаль», но с условием, чтобы несостоявшаяся мать оставила плод у повитухи. Дескать, ни к чему тебе, девка-молодуха маяться, за реку или в лес бежать, чтобы там скрытно свое дитя ненужное похоронить. А девка и рада, небось, что добрая, понимающая женщина и грех убийства на себя берет, и плод тихонько зарыть обещается.
И ведь никому не пришло в голову, почему надежная, легкая на руку повитуха, заговорами да колдовством унимающая боль и кровотечение у дурной на голову беременной бабы во время избавления от плода, назначает за работу смешную цену и не отказывает никому в помощи. Почему настаивает на том, чтобы самой похоронить мертворожденное дитя. А оказалось все проще некуда: водяной нечисти гораздо удобнее и безопаснее питаться добровольно скинутыми младенцами, которых никто не хватится, чем караулить под окнами домов, выжидая удобного момента, чтобы выкрасть живого и любимого родителями ребенка.
Вот уж точно — до чего же нужно было людям дойти, чтобы умерщвлять собственных детей еще до рождения?! Хуже того — отдавать невесть кому и пытаться забыть об их существовании, как о страшном сне? Шассы за своих детей бьются не на жизнь, а на смерть, матери несколько месяцев безотлучно охраняют кладку, не желая уступать подземным хищникам даже тусклые, почти мертвые яйца, из которых вряд ли кто вылупится по окончании срока. А человеческие женщины, выходит, иногда избавляются от жизнеспособных детей просто так, чтобы «не позориться» перед совершенно чужими людьми?!
Змеелов выпрямился, обвел столпившихся горожан тяжелым, немигающим взглядом, от которого пробирало холодком до самого нутра. Страшный все-таки у него взгляд, безжалостный и слишком спокойный — так, наверное, могла бы смотреть сама смерть, если бы пожелала принять человеческий облик.
— У вас еще есть время подумать о своей участи и принять верное решение. Думаю, вы прекрасно осведомлены о том, как Орден карает тех, кто заключает договор с нечистью, пусть даже по недомыслию. — Викториан холодно улыбнулся: — Впрочем, путь раскаяния открыт для каждого, но только если грешник вовремя на него ступит.
На площади после его слов стало очень-очень тихо.
Люди неуверенно переминались с ноги на ногу — и понемногу расходились, освобождая место для городских санитаров, как раз подошедших с черными носилками, укрытыми грубой дешевой тканью. Уберут болотницу вначале в следственный дом: мало ли, какую часть захочет господин змеелов оставить себе в качестве трофея для предъявления в Ордене, — а потом сожгут на заднем дворе по всем правилам, на осиновых дровах, окропленных заговоренной священниками водой, а пепел развеют над рекой с городской стены.
— Вот и все. — Музыкант подошел ко мне, еще держа в руке корзину с пугающим, вызывающим горечь содержимым. — Услуга за услугу, Ясмия, ты не согласна?
Я лишь неопределенно пожала плечами. Ганслингер, на щеке которой все еще алел след от пощечины, нахмурилась, глядя на меня исподлобья.
— Вик, и чего ты ее спрашиваешь? Если надо — будет помогать как миленькая, никуда не денется.
Змеелов улыбнулся, на этот раз почти весело. Так улыбаются детям, которые с забавной серьезностью и абсолютной уверенностью в себе говорят несусветную чушь. Например, о том, что их нашли в капусте или принес аист, или о том, что когда поднимается туман, то их дом на самом деле идет куда-то погулять.
— Катрина, детка, эта бродяжка, как ты изволила ее назвать, — действующая ромалийская лирха. Ты уверена, что хочешь заставить ее помогать нам силой? За последствия ответишь?
Девушка отступила на полшага. Качнула головой.
Нет, не захочет она с лирхой связываться. Слишком много домыслов крутится вокруг «зрячих» ромалийских женщин, слишком много легенд напридумывали о лирхах, которые и в огне не горят, и в воде не тонут, и из любых оков играючи выберутся, и сбегут на волю. К своему табору, к свежему ветру в поднебесье, к широким просторам. К дорогам, уходящим за горизонт. А еще есть поверье, что заставлять лирху себе прислуживать — все равно что изловить саму судьбу за волосы: долго не удержишь, а как выпустишь из рук — все, считай, счастье и удача от тебя навсегда улетели. Ни одно дело больше не сложится, все наперекосяк пойдет, пока не отыщешь обиженную ромалийку да не покаешься перед ней. А уж простит или нет — как получится. Только на деле в этих побасенках правды — на ложку, зато выдумки — на бочку. Хорошо хоть, что проверять мало кто решался.