Дети Дюны
Шрифт:
— Да, говорили, — сказала Джессика. Стилгару очень не нравилось, что Гурни называл… Пауля своим герцогом, но Гурни заставил всех фрименов так его называть, а Гурни всегда говорил: «Мой герцог».
— Понятно, — промолвила Ганима. — И, конечно, Лето заметил, что сам он еще не стал для Стилгара его герцогом.
— Это так, — согласилась Джессика.
— Ты, конечно, знаешь, что он для тебя сделал, — сказала Ганима.
— Не уверена, что знаю, — призналась Джессика, и это признание очень ее обеспокоило, потому что она вообще не догадалась и не почувствовала, что Лето что-то для нее сделал.
— Он попытался разжечь в тебе память
— Но разве… Лето не…
— Конечно, он может слушать звуки внутренней жизни. Это не подлежит сомнению. Но это не одно и то же. Естественно, ты говорила о нем, я имею в виду нашего отца, и говорила о нем, как о своем сыне.
— Да, — отрывисто произнесла Джессика. Ей не нравилось ощущение того, что эти дети могут делать с ней все что угодно по своему произволу, взламывать ее память, делая бесстрастные наблюдения, затрагивать интересующие их эмоции. Да ведь Ганима сейчас занимается именно этим!
— Слова Лето были тебе неприятны? — спросила внучка.
Джессика была потрясена охватившим ее гневом, который она с трудом подавила.
— Да… очень неприятны. Они обеспокоили меня.
— Тебе не нравится, что он знает нашего отца так же, как его знала наша мать, и знает мать так же, как знал ее отец, — заговорила Ганима. — Тебе не нравится, к чему это приводит — к способности знать и тебя.
— Я никогда раньше об этом не задумывалась, — Джессика заметила, что язык с трудом повинуется ее воле.
— Такое знание чувственной сферы действительно тревожит, — сказала Ганима. — Но в действительности ты просто предубеждена, потому что тебе трудно думать о нас не как о детях. Но нет ничего такого, что делали бы наши родители на людях или в приватной обстановке, о чем бы мы не знали.
На короткое мгновение Джессика испытала то же самое чувство, что и возле канала с Лето, правда, теперь ее реакция обратилась против Ганимы.
— Вероятно, он говорил о «половой чувственности» герцога, — высказала догадку Ганима. — Да, иногда Лето надо просто затыкать рот.
Существует ли на свете что-нибудь, что эти близнецы не могли бы приземлить и опошлить? — удивленно подумала Джессика. Потрясение и ярость сменились отвращением. — Как они осмеливаются говорить о чувственности ее Лето? Конечно, мужчина и женщина, которые любят друг друга, получают наслаждение от своих тел! Эту чудесную тайну не должно выставлять напоказ в случайном разговоре ребенка и взрослого.
Ребенка и взрослого!
До Джессики вдруг с потрясающей ясностью дошло, что ни Лето, ни Ганима ничего не делают случайно.
Джессика хранила молчание, и Ганима снова заговорила:
— Мы неприятно поразили тебя, и я прошу прощения за нас обоих. Зная Лето, я понимаю, что он не станет извиняться. Когда он преследует какую-то цель, то забывает, насколько мы отличаемся… например, от тебя.
Джессика тем временем напряженно размышляла.
Конечно, именно поэтому вы оба так поступаете. Вы учите меня/ — Удивление Джессики нарастало. Интересно, кого еще они учат? Стилгара? Дункана?
— Лето пытается видеть вещи такими, какими их видишь ты, — сказала Ганима. — Для этого недостаточно одной памяти. Даже когда пытаешься сделать это не жалея сил, то почти всегда терпишь неудачу.
Джессика только вздохнула в ответ. Ганима коснулась ее руки.
— Твой сын ушел, не сказав так многого, но это должно быть высказано, по крайней мере тебе. Прости нас, но он любил тебя. Разве ты не знала об этом?
Джессика отвернулась, чтобы скрыть слезы, заблестевшие в ее глазах.
— Ему были ведомы твои страхи, — продолжала Ганима, — точно так же, как страхи Стилгара. Милый Стил. Наш отец был «Врачом Зверей» для него. Стил был не более чем зеленой улиткой в раковине.
Она напела мелодию песни, откуда были взяты эти слова. Лирическая музыка против воли захватила Джессику без остатка.
О Врач Зверей, Ты явился, словно божество, К маленькой зеленой улитке — Этому робкому чуду, Прячущемуся в раковине в ожидании смерти! Даже улитки знают, Что боги убивают, А исцеление приносит боль, Что небеса видны Сквозь врата адского пламени. О Врач Зверей, Я — человек-улитка, Которая видит твой единственный глаз, Проникающий взглядом в мою раковину! За что, Муад'Диб? За что?— К несчастью, отец оставил во вселенной слишком много людей-улиток, — сказала Ганима.
~ ~ ~
Допущение того, что человек существует в рамках исключительно изменчивой вселенной, взятое в качестве предварительной операциональной концепции, требует, чтобы интеллект был полностью осознаваемым уравновешивающим инструментом. Однако интеллект не может реагировать на изменчивую реальность, не вовлекая в процесс реакцию целостного организма. Такой организм можно распознать по его активному, деятельному поведению. То же самое можно сказать и об обществе, если рассматривать его как организм. Но здесь мы сталкиваемся с инерцией старого. Подчиняясь импульсам, общество неосознанно стремится к сохранению древних устоев. Общество требует постоянства. Любая попытка представить вселенную как арену беспрестанных изменений вызывает в обществе паттерны отторжения, страх, гнев и отчаяние. Так как же мы объясняем принятие обществом предзнания? Очень просто: носитель предвидения, говоря об абсолютном (то есть неизменном) понимании, радостно превозносится толпой, даже если предсказания ясновидца грозят ужасными событиями.
— Это все равно что сражаться в темноте, — сказала Алия. Она гневно мерила шагами Палату Совета — от серебристых солнцезащитных занавесей на восточных окнах до диванов, расставленных возле противоположной, декорированной деревянными панелями, стены. Обутые в сандалии ноги Алие топтали ковры, паркет, гранатовые плиты и снова ковры. Наконец она остановилась около Ирулан и Айдахо, сидевших напротив друг друга на диванах, устланных серыми китовыми шкурами.
Айдахо всячески сопротивлялся приезду из Табра, но Алия приказала ему приехать. Устранение Джессики становилось насущной необходимостью, но осуществлять его сейчас было немыслимо. Требовались перцептивные способности ментата.