Дети Эдема
Шрифт:
И вот ведь, все-таки каким-то образом привлек к себе внимание.
Тишина повисла надолго. Даже слишком. Наконец папа говорит:
– Для меня высокая честь служить Эдему в любом качестве.
Голос у него какой-то сдавленный – интересно, от нервного напряжения или от желания казаться скромным?
Потом они еще немного поговорили обо всем этом, а я все слушала и теперь продолжаю слушать, почти позабыв о том, первом посетителе – так мне трудно вообразить себе, что теперь будет со мной и всей моей семьей. Вероятно, папе придется переехать жить в сам Центр, подобно остальным руководителям наивысшего
И тут я слышу, как по комнате прокатывается небольшой робот и останавливается как раз напротив отдушины. Неужели почуял что-то неладное, какой-то признак моего присутствия? Не знаю, что именно это за модель, но если с хорошим объемом и остротой зрения, то вполне может засечь меня сканером даже через крошечные отверстия вентиляции. Он медленно продвигается все ближе, пищит. Но неуверенно – если, конечно, робот способен испытывать неуверенность.
Тем временем канцлер заканчивает:
– Прекрасно. Не стану больше отнимать у вас время. Прошу сообщить мне о своем окончательном решении к завтрашнему утру.
Зеленорубашечная гвардия на заднем плане смыкает строй. Глава правительства щелкает пальцами, мой мучитель-робот ускользает вслед за ним. В гостиной опять тишина. У меня уже одеревенели ноги, и воздух в убежище от моего собственного дыхания стал таким спертым, что кружится голова, но я не решаюсь вылезти без четкого сигнала. А его все нет и нет – похоже, обо мне все забыли.
Выкарабкавшись все-таки наружу, вся припорошенная штукатурной пылью, я застаю в гостиной маму. Одну.
У меня столько вопросов – и о том, первом визитере из Центра, и о канцлере тоже, что я буквально не знаю, с чего начать. Но сперва все же главное – Эш.
– У него был приступ! Прошел? – Я плотно стискиваю зубы в ожидании ответа. А его все нет. Неужели меня ожидает страшная весть?
– Я только что к нему заходила, он спокойно отдыхает, – наконец говорит мама.
У меня вырывается вздох облегчения. Все остальное как-то вдруг отходит на второй план. Но лишь на полминутки, не больше…
Мама смотрит на меня долго и пристально.
– Что теперь будет? – не в силах больше ждать, выпаливаю я, подразумевая все сразу.
Ответ потрясает меня до самых глубин естества. Словно все мои мечты и все мои кошмары вдруг сбылись одновременно.
– Рауэн, тебе изготовили глазные импланты на новую личность. – Жду, что мама улыбнется, но ее лицо остается неподвижным, и я внутренне подбираюсь, напрягаюсь. – И подобрали новую семью, – продолжает мама. – Через неделю ты уезжаешь.
У меня подкашиваются ноги, и я оседаю на пол по стенке, за которой пряталась несколько мгновений назад.
3
– Не может быть, – слабым голосом стону я.
Столько лет ждала свободы – и вот, пожалуйста…
– Нет! – Я ударяюсь в крик и в исступлении стучу об стену кулаком. Горе и ярость сходятся внутри меня в смертельной схватке. На этот раз я присуждаю победу ярости.
– Ни за что! – ору я что есть силы. – Вы не можете просто вышвырнуть меня из семьи. Из моей семьи! – Я вскакиваю на ноги и… не знаю, что делать дальше: обнимать маму, снова крушить ударами стену, бежать к Эшу или падать без чувств.
Вероятность такого исхода нависала надо мной всегда. Я знала о ней уже много лет. Но верила, что найдется другая возможность.
Верила, неизменно верила, что родители меня не отдадут. Никогда, никому.
Но в нашем мире у второго ребенка в семье только два пути: жизнь в вечном заточении… или жизнь под чужим, новым именем.
Вернее, конечно, есть еще один путь – самый распространенный: уничтожение после зачатия. Или после рождения. Причем независимо от того, сколько времени с рождения минуло.
Когда двести с лишним лет назад Земля погибла, человечество – наряду со всеми остальными высшими биологическими видами – было обречено. Все, что крупнее инфузории-туфельки, разом вымерло, да и для инфузорий жизнь, если на то пошло, стала, наверное, совсем не сладка. Единственное, чем люди тут отличались от всех остальных – тем, что они свою участь заслужили. Это была их вина.
Мы – единственные животные, у которых хватило ума и способностей создать атомную энергию, разорвать планету к чертовой матери на куски, отравить океаны и извергнуть в атмосферу химикаты, которые ее и разрушили. Мы, так называемые разумные создания, доэкспериментировались с цепочками ДНК бобов сои до того, что соя стала сверхстойкой, способной пережить любые катаклизмы, накормить собой весь мир и… столь агрессивной, что «съела» все леса. Мы поработили других живых существ, чтобы поедать их, распихали их по тесным загонам и заставили тонуть там в их собственных испражнениях. А чтобы они не гибли раньше времени, пичкали их антибиотиками (и детей своих тоже ими пичкали), а потом удивлялись, когда бактерии, на которых мы таким образом «охотились», мутировали в таких же, как наша соя, суперустойчивых к любому воздействию микрочудовищ.
Мы погубили мир, и самих себя заодно. Земля стала умирать. Парниковые газы окончательно захватили своими невидимыми щупальцами солнечное тепло, и средняя температура за одно десятилетие подскочила на двадцать два градуса по Цельсию, превратив планету в одну большую раскаленную печь. Тогда одна группа ученых разработала блестящий план: исполинским «уколом» впрыснуть в эту печь некий революционный состав, который исправит дело.
Угадайте, что из этого вышло.
Нет, я ничего не говорю, Земля действительно подостыла. Но взаимодействие солнечного излучения с новой, рукотворной атмосферой вызвало химическую цепную реакцию, разом уничтожившую почти все оставшиеся формы жизни.
Вернее, все, кроме немногих из нас, людей. Вы ведь не забыли, что мы наделены умом и способностями? Так вот, лучшим их применением за всю историю человечества стало создание некоего более «умного» – и более доброго – механизма, чем мы сами. Когда стало абсолютно ясно, что Земле крышка, без вариантов, некий фантазер сконструировал Экопаноптикум, или Всевидящего хранителя природы.
Теперь Экопаноптикум – наш Бог, родитель, лекарь и царь в одном лице. Мы передали ему бразды правления над нами, ибо поняли, что самим нам доверить их нельзя. Но власть его нам не в тягость, ибо, как у родной матери перед младенцем, у Экопана перед нами – лишь один долг и одна задача: не дать погибнуть, сохранить существование.