Дети Гамельна. Ярчуки

Валин Михаил

***

…Куры шлялись по двору, будто то было самое обычное подворье где-то на Слобожанщине, а не маеток вельможного пана, что порою титулует себя “князем”, раздуваясь при этом, будто земляная жаба. Гуляли куры, ковырялись в свеженарванной хлопами траве, точно хотели там найти жемчужное зерно.

Найти бы перлину, и не одну, а дюжину – и Оленке на шею повесить…

Дмитро замечтался, одним глазом поглядывая на копошащихся безмозглых птиц, вторым – на наёмников-соратников. После того, как банда Отакара заохотила пришлых вовкулак, наступил час законного и приятного расчёта.

Пан Бужаковский в чьих землях нечисть и завелась,

оказался щедр – сверх обещанной платы выдал каждому по серебряному таляру с толстомордым польским королем, похожим на смешливого хряка.

Вот хлопцы этакую удачу и отмечали, прямо у пана Бужаковского во дворе, благо тот гикнул, крикнул, да и умёлся зайцев гонять. Зайцы нынче толстые, вкусные…

Отмечали успех старательно и вдумчиво, как всё в банде капитана Отакара из Соколовки и происходило. Посему на третий день воинского отдыха подворье более напоминало поле боя. Считай, половина валялась бездыханными трупами, и лишь по сопению и храпу можно было понять, что живы бойцы, не сразил их ни зловредный вовкулачий клык, ни вражья пуля…

Ещё четверо удальцов, изгоняя похмельное марево из голов, рубились в потешном бою, сойдясь в дальнем углу подворья. Дмитро, что сам маялся головною болью, даже позавидовал мастерству старого сержанта, что, казалось, с какой-то ленцой отмахивался стародавним двуручным мечом от троих ландскнехтов Ордена, вооруженных алебардами, позаимствованными у стражников Бужаковского. Те тоже отмечали славную, хоть и чужую победу, и большей частию безвременно пали в сражении с зеленым змием, коварно затаившимся на дне десятивёдерной бочки пива.

Стук в запертые ворота показался сущей канонадою. Конечно же, Дмитру пока не доводилось слыхать, как разом палит дюжина орудий, но представленье имел – опытные хлопцы, погулявшие в последнюю войну, рассказывали про то часто и в деталях. Приплёвшийся к воротам хлоп в драной рубахе со скрежетом отодвинул тяжелый засов. Потянул на себя тяжёлую, окованную железом створку.

На подворье въехал гонец. Огляделся, презрительно отклячив нижнюю губу, плюнул на сапоги пьяного в умат солдата, вольготно разлёгшегося в грязи.

– И кто тут капитан Отакар?

– Нету его, – лениво поднялся Дмитро, – уехамши с паном Бужаковским зайцев охотить.

– Тогда ты держи! – рявкнул гонец с таким гонором, будто у него в роду сплошь да рядом одни магнаты выстроились. И швырнул казаку в руки здоровенную сумку, всю увешанную печатями.

Если бы Дмитро знал, что среди кучи бумаг из Дечина, адресованных капитану, есть весточка и ему, то он бы мигом разорвал те печати – хоть руками, хоть зубами…

Но письмо из родной Мынкивки, окольными путями дошедшее с Украины в Чехию, а после прямиком в Польшу, Отакар отдал через два дня. То зайцы, то попойка, то гладкая да горячая панна Бужаковська. Писал друг Петро, которого крепко изрубили ляхи в сшибке, что пару лет назад случилась. Хорошо, не до смерти убили. Оттого и сидел ныне славный казак на завалинке, трубку курил да по сторонам посматривал, привычку степную не забывая. Письмо он накарябал почерком кривым-путанным, будто лис по снегу мышковал.

“Любима Оленка твоя от разлуки долгой совсем уж разумом тронулась. Который день до леса ходит, тебя у дороги зовёт, в проезжающем каждом тебя видит. Ганна моя говорит, да и я не слепой - в тяжести она. А ты седьмой месяц мимо дому ходишь. Вот девка и исстрадалась вже вся. Хлопцы

кажут - к ворожке бегала. Той самой. Гляди, чтоб дитё не вытравили. Ты ж её до венца вести обещал...”

…Капитан Отакар отпустил без разговоров. Помрачнел, конечно, лицом. И обещание взял вернуться сразу после свадьбы. Про то, что может худое случиться или уже случилось, не говорили. Хоть и думали про нехорошее оба. Капитан – потому что давно на свете жил и многое видел. А Дмитро - потому что после письма этого у него перед глазами вовкулачка встала, которую порешил. И уходить не торопилась, паскудница. Лишь грозила длинным пальцем с жёлтым когтем да щерилась ехидно.

***

Огонь, горящий среди закопчённых камней очага, щедро разбрасывал тени. На стенах хатки, выложенной из крошащегося от старости самана, кто только не вырисовывался! И кони, и драконы, и татары с казаками... И волчьи морды, пасти раскрывшие, клыки показывающие – ну как без них? Теней добавляли коптящие свечки, в кажущемся беспорядке натыканные то там, то сям.

Сушёных крокодилов, висящих под потолком, как положено в убежище уважаемого дипломированного алхимика, здесь не имелось. Да и вообще чучел никаких не болталось. Зато количеству склянок, свертков и иных разнообразнейших учёных предметов мог бы позавидовать и сам Джон Ди, приди в голову покойному колдуну, что был одним из самых знаменитых мастеров Англии, восстать из уютной могилы в Городе Туманов и перебраться в далекое наднепровское село.

Посреди комнатушки, на криво сколоченном топчане, устланном вытертым ковром, лежала девушка с раскинутыми ногами и бесстыдно задранным чуть ли не до живота подолом. Судя по отсутствующему выражению бледного лица и закрытым глазам, девушка спала. Ну а нескромнику, случись бы здесь такой, прислушавшемуся к её стонам, становилось ясным, что сны она видела такие, что любая киевская курва покраснеет. Но женщине, что, привалившись спиной к топчану, сидела на полу, было не до того, чтобы стыдить девицу, забывшую себя.

Ведьма внимательно смотрела в бронзовое зеркало, водя перед ним чёрной свечой, на фитиле которой прыгал и трещал огонёк, отливающий зелёным. На начищенной поверхности старинного металла, словно через туман, понемногу проступили очертания двух женских фигур. Одна постарше. Вторая же – молодая, почти девчонка. Роднили этих двух зазеркальных и хозяйку желтые, почти звериные глаза.

– Отплатила я за тебя, подруженька! И за доченьку твою! Страшно отплатила, ты рада будешь…

Хозяйка посидела ещё немного, пристально вглядываясь в изображение, закрыла куском полотна потускневшее зеркало, и с тяжелым вздохом встала. Накинула старую свитку, дырявую, будто решето, подняла глиняную миску, стоявшую подле девушки, что так и лежала без движения, и вышла во двор, притворив за собою дверь…

 ***

Подул ветер, разгулявшись по вольной степи. Звезды, серебряные гвоздики, вбитые в чёрный оксамит, начали гаснуть – по небу поползли тучи, нагоняемые со стороны далёкого, далёкого моря. Зашумел листьями дуб-великан, стоявший у самого шляха. Старика поддержала роща, что росла у него за спиною. Дубки - как на подбор. Будто высадил кто...

Деду с внуками тут же ответило поле, что раскинулось по другую сторону шляха. Побежали по пшенице ленивые тяжёлые волны, точно нива была морем. Бездонным морем, что готово поглотить путника, неосмотрительно решившего свернуть со шляха ради укорачивания пути.