Дети, играющие в прятки на траве
Шрифт:
— А дети? Они были? Есть?
— Ну что ты, нет, конечно! Он и слышать не хотел о них… Тотон…
— Но почему?
— Здесь — не хотел категорически. Вот улетим куда-нибудь — тогда… А здесь — не место. Людям здесь — не место. Для любого человека Девятнадцатая — гиблая планета. Только прозябать тут да бездарно деградировать… Он это часто говорил, когда мы спорили, особенно в последние год-два. Я не хотела улетать, а он настаивал… Тотон.
— Как интересно… Ну, а этотя? — внезапно в тон ей молвил Питирим.
— Откуда же я знаю?! — Ника говорила искренне и как-то по-наивному серьезно, даже, может, слишком… — Я сама ведь позвала… А у тебя?
— Что именно?
— Есть дети? У тебя когда-нибудь была… пусть не жена, но женщина — любимая, чтоб навсегда?
— Чтоб навсегда? Нет. Как-то, знаешь ли, не вышло. Никогда безумно не влюблялся, и в меня, пожалуй, тоже. Есть такие люди, — усмехнулся он.
— А вы с ним все-таки похожи в чем-то, — заключила Ника невпопад. — Похожи… Вот чудно!
— Все может быть, — со вздохом согласился Питирим. — Любые совпадения. А коли поискать… Скажи, а этот странный ритуал с ребенком… Почему он?
— Точно не скажу. Когда я прилетела на планету, это ужебыло. Они все тоскуют и переживают, что у них не может быть детей. Врожденное, наверное… Им очень хочется, чтоб здесь играли и смеялись дети, чтоб их можно было нянчить… Где они видали настоящих, человеческих детей — не знаю, для меня загадка… Эти биксы — фантастически привязчивы и преданны. И бескорыстны — просто иной раз становится не по себе… У них трехлетний цикл — потом они уходят. Приезжают новые, а праздник — остается. Вот что удивительно. Откуда они знают про него, как умудряются передавать — не представляю. Тех, кто не идут на праздник — а таких буквально единицы, — почти сразу забирают и увозят с Девятнадцатой. И новым биксам они попросту не успевают рассказать.
Похоже, так нарочно поступают, чтоб им не удавалось встретиться друг с другом, чтобы не было контактов…
— Я не вижу смысла…
— Вероятно, все-таки он есть. Особенный, глубокий смысл. Потаенный… Я подозреваю, здесь, на Девятнадцатой, осуществляется какая-то масштабная программа, о подробностях которой никому не говорят. По крайней мере мне детали неизвестны. Как и цель самой программы. Но, чтоб дело выгорело, биксы, судя по всему, должны жить так.И все мы — тоже…
— Ну а здесь-то они делают что? Для чего они? Конкретно — тут… Наверное, не просто так живут!
— Конечно, нет. Без дела не сидят… Привозят их довольно дикими, дремучими, но что-то есть в них от детей… Хотя… какие они дети! Даже старички порой встречаются. Смешно и грустно…
— А везут откуда? — вдруг насторожился Питирим. — Ведь не с Земли же! Там, пожалуй что, таких и нет.
— У биксов, говорят, лабораторий много, самых разных. — Ника поудобней положила голову на Питиримово плечо. — Я выясняла поначалу, но все без толку. А после — перестала. И не так уж это важно мне… Везут откуда-то, и ладно. Основное начинается на ферме, здесь. Я каждый день за ними наблюдаю — как биолог, ну, и обучаю их, воспитываю, как умею… Организм их все три года созревает. И в конце концов — программа в них, наверное, такая — они все уходят на болота, залезают в воду по колено и… пускают корни. Да, пускают корни, и не смейся! В самом натуральном виде — наподобие травы или деревьев… Замирают, умолкают… И перестают быть даже биксами… А кем становятся — неведомо… Еще три года они так живут, деревенея и тупея, постепенно умирая…
— Господи, но для чего им это нужно?
— Им? Совсем не нужно. Я же говорю: программа. Радоваться собственной погибели. Жить ради близкого конца и радоваться, что он близок… Нам понять довольно трудно, а они — вот так… Уходят на болота… Выпускают корни, чтобы умереть. Они — добытчики. В здешних болотах много всяческих веществ, соединений, очень важных для земной какой-то техники. И биксы из воды, из почвы впитывают их корнями, как-то там, внутри себя, перерабатывают, и на коже их — вроде шипов, наростов и сосулек — начинают собираться выделения — кристаллы. Вот они-то и нужны, вся ценность — в них. А биксы, те, которых присылают с новой партией, еще незрелые совсем, выходят на работу каждый день и, ни о чем, конечно, не догадываясь, собирают, тщательно соскабливают все, что за ночь наросло, крупица за крупицей… Никакой механизации, работа исключительно ручная — так уж повелось когда-то. А потом приходит их черед…
— Но неужели невозможно выстроить завод?!
— Я думаю, возможно. Но… зачем? Труд биксов, судя по всему, дешевле. Они — каждый сам себе завод. Потом: они на редкость безотказны — не болеют, не ломаются, не спорят.Только радуются… Пустят корни — и стоят…
— Да это ж форменное рабство! — охнул Питирим.
— Нет, почему? — вздохнула Ника. — Ведь они нелюди. Так, по крайней мере, принято считать.
— Я прежде и не знал об этом ничего, — с немалым возмущением признался Питирим. — И все кругом молчали. Это же чудовищно!.. Живых и мыслящих существ слать на болота! На погибель!.. Были бы они безмозглые…
— Уж так заведено… К тому же именно разумные перерабатывают лучше. Это установлено. Кристаллы делаются чище и крупнее. Качество другое… Между прочим, в них нуждаются не только люди — биксы тоже иногда везут с Земли своих работников. И тоже здесь, на ферме, оставляют. Может быть, и не с Земли завозят — я не знаю точно. Мне не объясняли…
— Значит, все же — спелись… А кричали, так друг друга поносили!.. Ложь, все ложь! — невольно содрогнулся Питирим. — И на тебе! Хоть в этом — спелись. Лучшего придумать не сумели… И никто причем не знает… Прямо тайный синдикат какой-то! — он прекрасно представлял, куда идут эти кристаллы. На защитных станциях, им спроектированных, все реакторы работали на этом веществе. Когда-то биксы подсказали… Правда, по другому поводу совсем и для другого дела… Ну, да суть не в этом. Человеческая мысль и впрямь пытлива… А вот для чего такое вещество понадобилось биксам — вообще неведомо. Но он действительно не знал, какэто добывают! Думал, синтезируют в лабораториях, на фабриках, есть склады… Как же! Для подобных целей биксов ведь когда-то и создали — быть живыми инструментами, с конкретною программой, да при том разумными — чтоб сами наилучшим образом организовывали дело. Но теперь — не двадцать первый век! Он полагал: нет прежней дикости. А вот поди ж ты… И в такой вот щекотливой ситуации и люди, и продвинутые биксы — именно земные, из особенно толковых, в этом нет сомнений! — заодно, выходит… Можно, стало быть, сотрудничать, забыв о разногласиях! Но интересную, кошмарненькую, прямо скажем, точку для контактов отыскали!.. Вот о чем бы надо знать всем, вот бы с чем бороться сообща!.. — Ты говоришь, их здесь, на ферме, учат. Чего ради?! — горестно спросил он. — Им-то это, вероятно, и не нужно?
— Чтоб садиться на болоте, пускать корни и деревенеть — не нужно, — согласилась Ника. — По большому счету, им и вправду — ни к чему. Но это, видишь ли, необходимо — мне! Я не могу, когда они — вот так… Они же славные и добрые. Не их вина… Они хотят быть лучше и умней, хотят! Представь себе. Пусть сами и не понимают это до конца… Ну так их можно подтолкнуть, направить, в чем-то им помочь! Конечно, единицы остаются, с кем потом и дальше есть смысл заниматься, единицы… Но их надо находить, хотя бы их — пока… Мы отбираем лучших, прячем, направляем в школу — здесь же, на планете.
— Не боишься, что я донесу? — тихонько хмыкнул Питирим, сам удивляясь, как такое в голову пришло.
— Нет, — простодушно отозвалась Ника. — Не посмеешь. Да и не захочется теперь.
— Так полагаешь?
— Разве может быть теперьиначе? — Питирим вдруг ощутил, как Ника пристально и с удивленьем посмотрела на него. — Ведь ты общался с ними… В чем-то они даже нас с тобой мудрее… И нельзя бездушно с ними обращаться, как с вещами. Знаешь, иногда мне кажется: будь здесь, на ферме, дети — настоящие, неважно чьи! — одно присутствие их очень много изменило бы. Облегчило бы жизнь — всем нам.