Дети, которые хотят умереть
Шрифт:
Рита обхватила руками спину брата. Тонкие губы наложницы прижались к мускулистой шее. Стас уперся в бедра сестры отвердевшим низом живота и засопел ей в плечо.
Наказание закончилось, и Рита перестала на что-либо быть способной. Кроме как лежать на полу и ощущать трение друг о друга сломанных ребер, тяжесть сверху, соль братских слез на разбитых предплечьях, кровоподтеках на лице, царапине возле пупка. Соль проникала внутрь ран, жгла.
Тогда Рита мечтала, чтобы брат никогда не оставил ее и не прекратил обдавать кипятком своей силы.
Здесь
Клинок замирает перед Ритой, Андрей вплотную прижимается к ее спине, чтобы не отпустить локти наложницы.
— Мы закончили извлечение и рассекание, — говорит Андрей, — теперь повтори без мен…
Но Рита подает голову назад, ее тонкие губы останавливаются совсем близко у раскрытого рта Андрея.
— Наверно, невыразимо сложно — обладая такой опасной силой, не поддаться настроению и не разбудить того дерзкого, кого бы ты на самом деле хотел не рассекать клинком, а подчинить, — тихо говорит Рита. — Или дерзкую, а?
В ответ Андрей опускает взгляд и неожиданно стонет:
— Вчера на вылазке я не сделал этого. Я позволил дайме разбудить Видждан-сан. Я позволил Лису-сан разбудить Апостолову-сан. Имел я право им мешать? Я мог остановить всех, но ничего не сделал. Кусок мяса — сказал Лис про Видждан-сан. Вещь. Добыча дайме.
— Вот как, — говорит Рита, — Видждан-сан и Апостолова-сан. Ты бы желал сразу обеих?
Лицо Андрея краснеет, он озирается на гляделку.
— Спасти? Да… Это недостойно, знаю, — шепчет господин, — я не был в долгу перед ними, значит, не мог их защитить. Но… Стоит мне закрыть веки… то вижу гневные янтарные глаза Апостоловой-сан.
— Вот как, — говорит Рита, — таки обеих. Но Апостолову-сан больше. Это потому что она была светленькой? Или рослой, почти как господин, а?
— Амурова-сан, — вдруг говорит Андрей, — тебе тяжело? Почему ты трясешь мечом?
Клинок вакидзаси в руках Риты так дрожит, что острие нельзя поймать взглядом рядом ни с одной из сотен пылинок, танцующих в солнечных лучах. Но это ничуть не значит, что Рита не владеет собой. И тем более — не владеет мечом!
— Вот как, — говорит Рита, — господин, а может потому, что Апостолова-сан могла драться катаной, а?
Андрей отпускает локти Риты и встает перед ней. Трясущийся клинок вакидзаси целит ему то в грудь, то в плечи, то в рот.
Из тени в углу рядом со шкафом высовывается красно-рыжая шевелюра. Невозможно не узнать идеал из прошлого. Это грубое лицо с черными глазами. Эта мускулистая шея.
Голова господина вдруг склоняется в легком поклоне. Вроде бы стоит немного выше поднять вакидзаси — и лезвие рассечет бледный лоб надвое. Но наивно так думать: никаких рассечений не выйдет, только услышишь еще одно небрежное «Не спеши».
— Я тоже не ведаю почему, — говорит Андрей, — но благодарю тебя. Не думал, что меня кто-нибудь поймет и не осудит. Я разберусь с Лисом-сан.
Брат в углу язвительно ухмыляется, его ладонь указывает на Андрея и рубит
— Но ведь, — шепчет Рита, — я еще никого никогда не пробуждала от иллюзий.
Андрей поднимает глаза, на голый острый клинок прямо под носом даже не смотрит.
— У меня был наставник в Михеевской школе, — говорит господин, — сенсей однажды сказал: убьешь чудовище — и сам станешь чудовищем.
— Вот как? Значит, все ученики делятся на чудовищ и кукол. Повезет тому, кто разбудит сильнейшее чудовище в школе и заберет его силу.
— Повезло мне, — говорит господин. — Впервые за всю старшую школу вижу кого-то, кто признался, что он не чудовище.
— Ты льстишь мне, господин. Наложницы не то что не чудовища, а так просто куклы, — пожимает плечами Рита и убирает меч в ножны.
Чтобы стать сильной, стать самураем, стать чудовищем, нужно много тренировок, намного больше, чем Рита умела считать.
Тренировка продолжается. Господин смотрит, как Рита извлекает меч и рубит воздух между ними. Брат в углу то улыбается, то безмолвно шевелит губами, то его ладонь снова рассекает воздух.
Здесь и сейчас Рита прекратит быть слабой. Ведь больше некому отомстить за брата.
Голод
Хотелось поскорее закончить, поэтому Лис одной рукой схватил голову пятиклассника за рыжий хвостик, а костяшками второй с размаху влепил по его пухлым губам. Россыпь белых осколков посыпалась из раскрывшегося маленького рта мальчика. Лис ударил снова, и кожа на костяшках его изувеченной руки порвалась об обломки зубов, высунувшихся из-под разбитых губ пленника.
— Пробудись же, вот достал! — вскричал Лис.
Здесь, в подвальных комнатах Кодзилькинской старшей школы, ученики либо орут, либо тихо плачут. Это единственные звуки здесь. Помимо шороха крыс за стенами. Помимо журчания воды в ржавых трубах. Ну еще, бывает, кто-то смеется.
И никаких говняных разговоров о долге и чести. Слава сегуну!
Спинка стула под телом пятиклассника скрипела. Его руки мелко дрожали вместе с привязанными к ним шаткими подлокотниками. Нависая над мальчиком, Лис молотил его по лицу, пока маленький нос не свернулся в сторону и не прилип кончиком к правой щеке.
— Будь благодарен и пробудись, — сказал Лис переводя дух.
Катана торчала из-за оби Лиса прямо напротив лица связанного пятиклассника. Темно-коричневые глаза пленника посмотрели на черную рукоятку меча.
— Конечно, я могу тебя зарезать, — сказал Лис, — но задумывалось, что твоя мучительная смерть принесет мне удовольствие. Как раньше.
Короткий вопль раздался из-за закрытой двери, откуда-то из соседних комнат слева. И сразу за ним — счастливый, полный радости смех. Лис с завистью посмотрел на левую стену комнаты, всю в засохших ржавых подтеках. Каждое темное пятно — словно распятая на бетоне тень. Словно память, словно след разложившегося мученика. Неплохая замена лоскутным алтарикам из свернутых оби.