Дети в гараже моего папы
Шрифт:
Егор надеялся, что, пока его не будет, мама немного приберется, чтобы он вернулся хотя бы в подобие своего дома. Он выскочил наружу, и улица ощущалась совсем иначе, какой-то искусственной. Как будто все вокруг живут в театральных декорациях, а Егор вдруг их сломал и оказался где-то за сценой, где нет жизни, а есть только рабочие вроде осветителей и механиков. Загадочным образом этот мир за сценой ощущался менее настоящим, чем декорации, которые его закрывают.
Девушка с длинной косой на плече и в свитере фотографировала их подъезд. Увидев Егора, она опустила телефон и помахала
В ближайшем «Связном» он зачем-то долго рассматривал айфоны за стеклом и думал: а по мне что-нибудь видно? По человеку вообще можно сказать, что с ним стряслось что-то ужасное? Вот этот парень в фирменной футболке, который колупает зубочисткой между зубами, уставившись в экран, он замечает, что с Егором что-то не так? Разумом Егор понимал, что ни фига он не замечает. Ему по фигу. Но телом он весь сжимался, съеживался, хотел прикрыться и спрятаться, потому что на нем – остатки той грибной слизи. Его ведь только что выпотрошили, неужели не видно?
Самый дешевый телефон все равно стоил три тысячи.
Дайте этот, сказал Егор.
Он думал, что парень в фирменной футболке спросит: «Ты уверен?», но он не спросил. Молча открыл стекло, повертел телефон в руках и сказал, что этот только с витрины. А скидка будет? Ну, давай пять процентов скину, но он нормальный, не коцаный. Бесконечно долгое оформление, а Егора уже тошнило от вида бумаг.
Новый телефон ощущался в руке приятно. Наконец-то у него снова есть связь с миром. Но загружался он очень долго, а потом написал, что нет сети. Точно, симки же нет! Хорошо, что магазин оператора был напротив, но там была очередь и два продавца.
Я хочу купить симку и восстановить старый номер, сказал Егор, когда подошел его черед. Надеялся, что не спросят, куда дел симку. Никто не спросил.
Конечно, ответила девушка, ваш паспорт. Минуточку. На ваш паспорт не зарегистрирован номер у нашего оператора. Вы ничего не перепутали?
И тут Егор вспомнил, что этот номер у него еще с младшей школы, с первого класса. У него тогда еще и паспорта не было.
– Он на папу оформлен.
– Тогда ваш папа должен прийти с паспортом, – сказала девушка, вернула Егору документы и обрадовалась, что не надо работать.
Как же он придет? Он в изоляторе, мы не знаем, когда выйдет. Никто не знает, когда человек выйдет оттуда, вы это понимаете? Если ты туда попадешь, ты падаешь в кроличью нору и еще глубже и страшнее, до самого центра земли.
Он не может прийти, ответил Егор. Он уехал.
– Ну, когда приедет.
Когда он приедет? Никто не знает, совсем никто. Егор купил новую симку, вставил ее в телефон и как будто вернул себе немного реальности, состоявшей из иконок и равномерных полосок текста. Буквы успокаивали. Они пока были домом, который не отняли и не заляпали, хотя полиция уже наверняка копается в его переписках и ржет.
Он написал Эле эсэмэску:
У нас полный треш. Можно я через пару часов к тебе приду?
Эля ответила: «Приходи в любое время», и Егор не мог дождаться секунды, когда он нырнет в мягкий мыльный запах ее комнаты.
Но сначала надо позвонить Лене. Номер сестры Егор помнил наизусть – он у нее тоже никогда не менялся. Она взяла трубку с третьего раза, потому что не брала с незнакомых номеров.
– Это я, Егор.
– Что за номер? Это твой теперь?
– Наш с мамой номер на двоих. Короче, надо, чтобы ты пришла.
– С папой что-то?
Как она почувствовала? Потом Егор сообразил, что папа болел и туго шел на поправку. Наверное, решила, что его забрали в больницу.
Да, с папой, но не то, что ты думаешь. Короче, его забрали менты. Увели в наручниках, я ничего больше не знаю. Да не сказали они за что! Там полный треш какой-то, мы сами ничего не знаем, в доме все перевернули, забрали всю технику. Приезжай, пожалуйста. Если у тебя есть какой-нибудь старый телефон или ноут, привези, ладно? Маме очень плохо, но она держится.
Приезжай, пожалуйста.
Мама ничего не убрала в доме – совсем ничего. Разве уборка не должна ее успокаивать? Она сидела на лоджии и курила, глядя во двор. Почти одновременно с Егором приехали Ленка с Бубой.
На хрена собаку приперла, ну ты в своем уме, сказала мама, еще бы крокодила взяла.
С кем я ее оставлю, она одна не может, объяснила Ленка, она тревожится и будет выть пять часов.
Ленка опустила Бубу на пол. Егор сел на корточки и поманил ее к себе. Он тоже был готов выть спять часов. На голове у Бубы была розовая резинка, и оттого мордочка казалась какой-то игрушечной. Она поставила лапы Егору на штаны и обнюхала его карман. Егор любил Бубу, а еще на нее у него не было аллергии. Ленке принесли ее усыплять – вот так, совершенно здоровую Бубу, – потому что некому было с ней возиться, а она квартиру разносит. Да-да, такая маленькая и разносит.
Они с ней никогда не гуляли, вы представляете, рассказывала Ленка год назад, держа Бубу на руках. Никогда! Собаке два года, ее вообще не выводили на улицу.
Ну, не знаю, говорил папа. Это не собака, а мышка какая-то, зачем таких заводят.
Ты еще ее в жопу поцелуй, советовала мама.
Теперь Буба жила свою лучшую Бубину жизнь и много бывала на улице. Оставалось надеяться, что ее хозяйку никто не уведет в наручниках и не оставит собаку совсем одну в квартире, из которой она больше никогда не выйдет.
Ленка сообразила захватить из дома старый телефон и древний ноут. Она встала с дивана, выпрямилась, вытянулась и сделалась неожиданно выше их с мамой. Величественная Ленка, спасающая жизнь собакам, показалась Егору твердой, так что на нее можно опереться. Вторым папой. Она ведь и чертами лица на него очень походила, все замечали. Когда они ругались, клочки летели по закоулочкам, как выражалась мама, но Ленка все равно оставалась папиной дочкой. Когда у него была пневмония, она ездила в больницу каждый день, даже когда он был в реанимации и к нему не пускали, она все равно приезжала, разговаривала с врачами.