Дети вампира
Шрифт:
К моему величайшему сожалению, Жужанна лукаво усмехнулась и отстранила меня. Я подумал, что она хочет растянуть удовольствие и потому затеяла эту игру.
– Знаю, Стефан, что сейчас у тебя на уме, – сказала она. – Поверь, ты мне очень нравишься. Но если я поддамся одной страсти, мне будет очень трудно управлять другой. Для этого я недостаточно сыта и могу, забывшись, поцеловать тебя таким поцелуем, которого он мне не простит.
Жужанна медленно провела рукой по моей щеке, шее и, остановившись на груди, кокетливо пощекотала меня холодными пальцами.
– Возможно,
Я отвел глаза. Мне стало неодолимо стыдно. Как мысли о плотском наслаждении могли возыметь надо мною такую власть? И это сейчас, когда рядом лежит мертвый ребенок, сын горячо любимой Герды и моего брата!
Некоторое время я просидел молча. Я смотрел в окно, разрабатывая планы побега. Все они были обречены на неудачу: Жужанна бдительно следила за мной. Похоже, она вовсе не нуждалась в сне. Она качала труп малыша и вообще обращалась с ним, как с обычным спящим ребенком. Думая, что она не обращает на меня внимания, я попытался выбежать из купе и спрыгнуть с поезда (навстречу свободе или смерти), но Жужанна с легкостью остановила меня.
Мы с Яном оба – игрушки в ее руках. Вся разница лишь в том, что малыш мертв, а я пока еще жив.
Тогда я потребовал у Жужанны бумагу и карандаш, и мое желание позабавило ее.
– Наследственная черта, – усмехнулась она. – Твои родители обожали вести дневники.
Однако я получил и то и другое и принялся описывать события минувших суток. Попутно я обдумывал новые возможности бежать. Оказалось, Жужанна все-таки нуждается в отдыхе и спит преимущественно днем. Это меня обрадовало, но по ее репликам я понял, что у нее есть сообщница – смертная женщина, вооруженная револьвером. Скорее всего, когда наступит день, сторожить меня будет она.
Аркадий, где ты? Ведь ты же говорил: "Стоит тебе мысленно позвать меня, и я приду".
Я зову тебя, хотя и не знаю, где сейчас нахожусь. Мне известно лишь, куда мы направляемся – в некую зловещую "страну за лесом". Становится совсем темно. Темнота будит во мне страх, но она же несет и надежду на спасение.
Я смотрю на остывающее тельце Яна, которое заботливо качает его страшная "нянька", и понимаю, что не заслуживаю спасения. Я даже рад, что не могу сообщить Аркадию наше местонахождение. Пусть темнота поглотит меня. Я разрушил семью Брама; вина за гибель их малыша целиком лежит на мне. Конечно, моя смерть не вернет им сына, но хоть в какой-то мере восстановит справедливость.
Глава 10
ДНЕВНИК АРКАДИЯ ДРАКУЛА
23 ноября 1871 года
Яуже не в силах сдерживать голод...
Как же теперь путешествовать? Лишившись своего амстердамского помощника, я потерял возможность питаться, не создавая при этом подобных себе. Я поклялся, что ни при каких обстоятельствах ни одна из моих жертв не превратится в еще одного нового вампира. Мир и так достаточно страдает от моего существования, чтобы наводнять его такими же чудовищами, как я.
Если бы я мог управлять собой, пить кровь понемногу, не лишая своих жертв жизни, если бы точно знал, что нас с Владом ожидает скорый конец... Боюсь, я слишком
Я дошел до такого отчаяния, что уже собирался заговорить об этом с Абрахамом. Я поймал мысли Стефана и узнал о гибели малыша. У меня не хватает духу сообщить отцу о смерти его сына. Если бы Ян действительно погиб! Рано или поздно Брам узнает, в кого превратился его ангелочек. Так почему бы не рассказать ему об этом сейчас?
Рано. Пока еще рано.
Я верю Абрахаму, как всегда верил моей любимой Мери. Он во многом похож на нее, причем даже внешне. Конечно, это лишь совпадение – как и у многих голландцев, у Брама голубые глаза и светлые волосы, хотя и с рыжеватым оттенком. Но их характеры настолько схожи, что невольно возникает мысль, будто Мери – родная мать Абрахама. Должен признаться, она выбрала себе достойного приемного сына. Повторяю, они очень похожи друг на друга своим спокойствием, силой духа, верностью и даже упрямством.
Его сила и решимость очень понадобятся мне, когда мы окажемся в Трансильвании. Но прежде ему нужно очень многому научиться. Ему понадобятся такие знания, которые значительно изменят его нынешнее мировоззрение. Но Брам по-прежнему относится ко мне настороженно и с недоверием.
Проснувшись под вечер, я подошел к двери купе Абрахама. Стенки не являются преградой для моего зрения. Брам сидел и рассеянно глядел в окно. На коленях у него лежал раскрытый блокнот, а сам он в задумчивости теребил рыжеватую бороду. Он не ощущал моего близкого присутствия. Я смотрел на бледный, наморщенный лоб Брама, на его голубые глаза за толстыми стеклами очков и видел такую тревогу за близких, такую любовь к ним, что мое холодное, неподвижное сердце было тронуто. Четверть века я прожил как хищник, и только надежда отомстить Владу и блекнущие воспоминания о Мери и сыне помогали мне окончательно не утратить человеческий облик. Но жизнь убийцы сделала меня черствым.
Вчера любовь Мери и ее доброта растопили напластования душевного льда. (Я опасался, как бы соприкосновение сомной не причинило ей вред. К счастью, этого не произошло. Я убежден: вопреки тому жуткому и жалкому состоянию, в каком я сейчас пребываю, наше любовное слияние не могло осквернить ее светлую душу. Зато меня оно очистило и возвысило. Спустя двадцать шесть лет я вновь оказался в ее объятиях и ощутил теплую волну нежности, захлестнувшую все мое существо. Теперь я готов к любым ударам судьбы. Дорогая, прости меня, но я был вынужден погрузить тебя в сон. Я не в состоянии спасти одного твоего сына без помощи другого. А ты была полна решимости отправиться вместе с нами. И отправилась бы, не желая верить, что этим ты только помешала бы нам.)
Доброта Брама, словно зеркало, показывает мне, в какое чудовище я превратился. Я видел, как мучительно было ему выслушивать откровения несчастной Герды, да еще в нашем присутствии. Но сочувствие к ее невыносимым страданиям и беспокойство за Стефана заслоняли его собственные переживания. Брам не осудил жену ни словом, ни жестом, а произошедшее между нею и Стефаном он принял как трагическую данность, готовый простить их обоих.
Не открывая двери, я проник в купе и тихо позвал его:
– Доктор Ван-Хельсинг!