Детство 2
Шрифт:
— … тётя Песя? — Прохожий, высокий чернявый мужик, заросший густым чёрным волосом чуть не с самых глаз до неприлично расстёгнутой до середины груди рубахе, с отчётливым металлическим хрустом почесал щёку. Осмотрев затем крепкие, чуть желтоватые от табаку ногти, задумчиво поцокал языком.
— Песса Израилевна, — Повторяю терпеливо, — которая двоюродной сестрой аптекарю Льву Лазаревичу, што в Москве.
— Это вам… а! — Махнул тот рукой, — Пойдёмте! Чужие здесь ничего не найдут,
Мужчина с места рванул так, што нам за ним пришлось поспешать мало не трусцой, время от времени переходя на бег.
— Яков, — Бросил он нам, на ходу, чуть обернувшись, — Яков Моисеевич Лебензон!
Наши имена он уже знал, а ответных «рады знакомству» слушать не стал. Почти тут же мы нырнули в какой-то маленький дворик колодцем, посреди которого росло раскидистое духовитое дерево со страховидлыми колючками, а на подвешенных к одной из ветвей качелях раскачивалась сонная лупоглазая, чернявая девочка лет пяти.
— Утречка, Пенелопа! — Гаркнул ей Яков Моисеевич, не сбавляя шаг, и не дожидаясь ответа, тут же открыв дверцу какой-то сараюшки, где оказался вход в соседний переулочек.
— Шалом, Фирочка! — Так же крикливо поздоровкался он с выглянувшей из окна не старой ещё тёткой с избытком волосатых подбородков, — Вот, мальчики от Лёвы!
С минуту они очень громко тарахтели на непонятном языке, вставляя иногда русские слова, затем Яков Моисеевич резко сорвался с места, почти ту же нырнув за угол. Снова пробежка, и наш провожатый тормозит так же внезапно.
— Кириэ Автолик! — Затем быстрая-быстрая речь с упитанным пожилым мужчиной, здоровски похожим на Лебензона, но…
Нет! Не родственник, точно не родственник! Наверное.
… и снова мы бежим трусцой.
— Он нас никак кругами водит! — Пропыхтел Санька несколько минут спустя, буравя спину Якова Моисеевича недобрым взглядом.
— Может и так. Поздоровкаться решил со знакомыми и сродственниками, а мы так, рядышком.
— Ну да, — Кисло отозвался дружок, — тока я себя мартышкой на ярмарке чуйствую!
Снова пробежка вдоль низеньких, вросших в землю до самых окошек домиков, стоящих если не вплотную, то где-то около тово.
— Вот, — Лебензон влетел под неширокую арку с облупленной штукатуркой, и снова затормозил — так, што я влепился ему в спину.
Подхватив рукой за шиворот, Яков Моисеевич поставил меня рядом, и не отпуская, начал орать:
— Песя! Песя! Спускайся давай вниз, рыбонька ты моя подкопченная! Мальчики из самой Москвы с приветом к тебе спешили! Песя! За ногу тебя, да по ступенькам!
Выпутавшись из цепких рук нашево провожатово, давлю лыбу и махаю рукой чернявым мужчинам, играющим в карты за столом почти посередь двора, под раскинувшейся на весь простор шелковицей.
Вот же! Будний день, самый полдень, а столько бездельников! Впрочем, чево ето я? Сам не без греха!
А ничево так домик! Колодцем идёт, в два етажа. Облупившийся сильно, но видно, што ещё крепкий. Поверху и понизу веранды деревянные кругом идут, без перегородок, сплошняком. Посередь двора то ли колодец, то ли вход в катакомбы, а может и всё сразу. Сараюшки по углам, и оттуда же тянет отчётливо запахом нужника.
— Што ты мне начинаешь! — Визгливо донеслось откуда-то снизу, и откуда-то из-за сараев начала подниматься… голова?! Ф-фу… чуть не опозорился, а тут всево-то баба из погреба подымается!
— Я всё понимаю, но не до такой же степени орать!? — Сказала недовольно пухлая не сильно молодая женщина, почти што симпатичная, если бы не крупный нос крючком и склочное выражение на потном лице, — Ты ещё пройдись по всей Молдаванке, как зазывала из шапито, а потом и на тумбу объявления наклей!
— Приехали и приехали! — Продолжила она, вытирая пахнущие рыбой руки о нечистый передник, позабыв о висящем на плече полотенце, — Лёвочка в письме всё расписал. Довёл? Педаль теперь отсюда!
— Дайте людям таки сделать мнение! — Прервал начавшуюся было свару один из игроков, сняв моднющую кепку и протерев покрытую бисеринками пота загорелую лысину платком, — Лев там как? Всё такой же законопослушный?
— Не так штобы ой, но таки да, особенно когда ему ето ничево не стоит.
— Никак из наших? — Заинтересовался внезапно он, вглядываясь мне в лицо близоруко.
— Для полиции таки да, — Вмешалась тётя Песя, — штоб они были здоровы, холеру им в глотку! А так не очень. Пойдёмте, пойдёмте! Комнату покажу.
— Щикарные условия, — Агрессивно напирала на нас пышной грудью тётя Песя, заведя в тёмную комнатушку с окнами под самым потолком, — где вы ещё найдёте такие царские апартаменты?
— В любом холерном бараке, — Отозвался от входа Лебензон под гыканье наблюдающих спектакль картёжников.
— Ты что здесь забыл? У, полудурок! — Женщина замахнулась висящим на плече полотенцем, но как-то привычно, без злобы.
Сговорилися быстро, отчево картёжники даже переглянулись етак многозначительно, но смолчали. Двадцать пять рублей отдали за молчание полиции, а за саму комнату сторговались по три рубля в неделю вместе с питанием.
Я когда в Одессу засобирался, цены узнавал помимо Льва Лазаревича. Так што не мёд и мёд, но вполне так и ничево. Комната маленькая, тока-тока на два топчана место, стол со стульями, полки над топчанами, печурка да место на развернуться.
В Москве да Питере запросили бы ничуть не меньше, так што вроде как и дорого за Одессу, но зато с питанием с одного с хозяйкой стола, ну и стиркой заодно, так што и не очень. Можно бы и чуть подешевле найти, а может даже и ничуть, но тут уже документы потребовались бы. Нормально!