Детство Александра Пушкина
Шрифт:
Напевный голос любящей няни скоро успокоил малышку. «Уснула наша Занавесная Барыня», – умилился отец, вспомнив прозвище, данное Ариной Оленьке, когда та была ещё грудной. Матери тогда показалось, что дочурка начала косить глазками, поэтому во время кормления грудью ей их прикрывали платочком, чтобы зря не напрягалась, таращась на няню с близкого расстояния. Скоро девочка косить перестала, но иногда её ещё называли младенческим прозвищем…
Тут послышался громкий вскрик роженицы и вслед за ним тоненький, похожий на мяуканье, плач младенца. Сергей Львович встрепенулся. «Слава Богу, кажется, разрешилась!» – пронеслось у него в голове. От жены вышла Марья Алексеевна и сообщила радостную весть:
– Поздравляю! Сын! Здоровенький.
– А Надя?
– Слава Богу! Благополучно. Надобно погодить. Пока не всё, – остановила тёща зятя, рванувшегося было к двери. – Ульяша, пора! – позвала она свою дворовую.
Ульяна Яковлева, сметливая дворовая баба лет тридцати, которая по мысли Марьи Алексеевны должна была стать няней, прошла в комнату с заранее приготовленным приданым для новорождённого.
Сын! Наследник! В душе Сергея Львовича всё ликовало, он с трудом дождался, когда дверь, наконец, открылась, доктор вышел, поздравил его и, получив плату, откланялся.
Ольга Васильевна держала на руках расшитый кружевами конверт, откуда выглядывало крошечное красноватое личико. Из – под белого чепчика выбились чёрные кучерявые родовые волосики. Хорошенько разглядев сына и слегка погладив его по головке, Сергей Львович подошёл к жене.
Уставшая Надежда Осиповна лежала на кровати, глаза её выражали одновременно и страдание, и радость.
– Поздравляю, Надюша, – сказал он, надевая на палец жене золотое колечко.
– Мерси. Как тебе сын? – чуть слышно спросила она.
– Слава Богу, хорош! На арапчоночка похож.
– В Ганнибалов пошёл, – согласилась Марья Алексеевна, но тотчас добавила: – И от Пушкиных в нём много чего. Носатенький мальчишечка, а глазки будто бы не тёмные.
– Что правда, то правда, – подтвердила Ольга Васильевна.
– Александром надо его наречь, – предложила Марья Алексеевна, – в честь племянника моего Александра Юрьича Пушкина. Добрый малый, хорошо служит. Он теперь в походе с Суворовым, в Италии где – то.
– Хорошее имя. Деда моего тоже Александром звали. Александр Сергеич – звучит! – отозвался Сергей Львович. – Надюша, ты как?
Жена обрадованно кивнула. Кузена Сашу она любила, как родного брата, и была с ним очень дружна. Когда тот учился в кадетском корпусе в Петербурге, часто приходил к ним в дом. Марья Алексеевна его опекала как тётушка и крёстная.
У Ольги Васильевны тоже не нашлось возражений. Она ещё припомнила, что именины Александра близко: 2 июня по церковному календарю – память святого патриарха Александра Константинопольского.
Тут и новонаречённый младенец подал голосок.
– Слышите, согласен! – пошутил Сергей Львович. – Стало быть, решено. Александр!
Младенец тем временем начал широко открывать ротик и раскричался.
– Грудь просит, – заключила Ольга Васильевна. – Ульяша, неси – ка его скорей кормить, – приказала она няне и бережно передала ей внучонка.
Вскоре после праздника Троицы новорождённого Сашу Пушкина окрестили в Елоховской Богоявленской церкви. Восприемницей стала родная бабушка Ольга Васильевна, а в восприемники Марья Алексеевна позвала своего троюродного брата графа Артемия Ивановича Воронцова. В метрической книге дьячок старательно вывел запись, по церковному обычаю пометив её 27 мая, потому что младенец родился накануне этого дня после захода солнца: «Во дворе коллежского регистратора Ивана Васильевича Скворцова у маиора Сергея Львовича Пушкина родился сын Александр, крещён июня 8 дня…»
Раннее детство
Осень 1799 года Пушкины с детьми провели в сельце Михайловском под Псковом, в имении Осипа Абрамовича Ганнибала. В молодости отец Надежды Осиповны вёл бурную расточительную жизнь, следствием чего стал его разъезд с Марьей Алексеевной, при поддержке Ивана Абрамовича Ганнибала отсудившей у него дочь и имение Кобрино. С тех пор она видеть бывшего мужа не желала и в Михайловское не поехала.
Старый больной арап, на лице которого почти не осталось следов былой привлекательности, жил в своём маленьком, обременённом долгами сельце в одиночестве, покинутый всеми. Когда – то он жалел денег на воспитание единственной дочери, а теперь был искренне рад её приезду с зятем и внучатами. Он даже играл с резвой Оленькой, но угнаться за нею не мог: ноги у него давно уже болели и с трудом носили погрузневшее тело. Саша деду понравился: спокойный крепенький младенец, очень похожий на Ганнибалов. Правда, постепенно родовые чёрные волосики стали у мальчика вылезать и вместо них росли рыжеватые кудряшки, а глазки приобрели светло – голубой оттенок. Но это уже не имело значения. Несколько месяцев на свежем воздухе пошли малышу впрок: пухлые румяные щёчки стали видны с затылка.
Зимой в глухой деревне с маленькими детьми делать было нечего, и Пушкины перебрались в Петербург. Первые дни жили в доме Ивана Абрамовича Ганнибала, а потом сняли квартиру в Литейной части неподалёку от Юсуповского дворца. Хоть и был Иван Абрамович рад любимой крестнице и внучатым племянникам, но обременять его не захотели: старику – генералу нужен был покой. Вслед за молодыми в Петербург приехала и Марья Алексеевна. Большую часть лета семья провела в Кобрине, пока бабушка хлопотала о продаже этого имения.
В начале августа Пушкины вернулись в Петербург. Жизнь пошла своим чередом. Оленька, тоненькая, живая, похожая на мать, заметно вытянулась, начала бойко говорить, подражая взрослым. Надежда Осиповна научила её делать книксены – приветственные поклоны с приседанием. Дочкин лепет и старательные книксены умиляли отца и гостей дома. Саша, напротив, рос толстым и неуклюжим. Летом он начал ходить, неуверенно переваливаясь на полных ножках. На прогулках малыш хватался за нянину или бабушкину юбку и просился на ручки, дичась незнакомцев.