Детство архимагов
Шрифт:
– Ну, а про отличный слух я уже говорил, – закончил Креол. – Кстати, теперь он меня опять изобьет.
– А ты… тебе что, все равно? – недоверчиво посмотрел на него Шамшуддин.
– К боли тоже можно привыкнуть, – пожал плечами Креол. – У меня была хорошая тренировка.
– Ну?…
– Понимаешь, дома у меня был дедушка… Архимаг Алкеалол. Он почти такой же бешеный, как Халай. И тоже любит подраться палкой. Кормилица рассказывала, что когда меня вынули из материнского чрева, дедушка первым делом щелкнул меня в нос.
– А ты?
– А
– А что твой отец?
– Ну как сказать… – задумался Креол. – По-моему, ему на меня вообще наплевать. Он вспоминал, что я есть, только когда мы случайно встречались. А мать я вообще не помню – она давно умерла.
– И у меня тоже… – вздохнул Шамшуддин.
– Здорово, опять совпало! – обрадовался Креол.
– Да уж… А почему тебя отдали Халаю?
– Почему, почему… Надо было, значит! – непонятно с чего озлился Креол. – Чего пристал?!
Почтенный Липит-Даган торговался с Халаем Джи Беш еще очень долго. Мелкопоместному аристократу совершенно не хотелось расставаться с любимыми монетами ради нелюбимого внука, из-за которого юная Лагаль так и не смогла выйти замуж.
Обычно в случаях, подобных тому, что произошло в доме Липит-Дагана, виновный либо выплачивает отцу девушки большой выкуп, либо женится на ней без права развестись. Но на сей раз дело изрядно затруднил рабский ошейник Бараки… Благонравные девицы очень редко снисходят до рабов, тем более чернокожих.
В конце концов двое скряг сошлись на девяноста сиклях серебра ежегодно плюс дополнительная плата, если Шамшуддин что-нибудь натворит или ему потребуется магическое лечение. Липит-Даган тут же передал старому магу три снизки по шестидесяти серебряных колец – за два первых года.
С оставляемым внуком Липит-Даган прощаться не стал. Он наконец-то сбросил с плеч бремя, так тяготившее последние пятнадцать лет. Следующие пятнадцать это бремя будет лежать на плечах Халая Джи Беш.
А что будет дальше?… Липит-Даган не брался загадывать. Ему уже перевалило за пятьдесят, он не был уверен, что доживет до того дня, когда Шамшуддин станет полноправным магом.
Если вообще станет – старого Халая недаром прозвали «потрошитель учеников»…
Солнце близилось к закату. Как обычно в это время, домой возвратились Хатаб и Халфа – усталые, пропотевшие. Тетушка Нимзагеси немедленно наложила им побольше ячменной каши – подкрепить силы.
– Это кто? – спросил Шамшуддин, сидевший рядом с Креолом на галерейке внутреннего двора.
– Рабы, – пожал плечами тот. – В доме Халая работы мало, поэтому некоторых рабов он сдает внаем. Они работают в гавани – домой возвращаются только на ночь.
– А, вот как… А сколько всего людей в этом доме?
– Ну… – задумался Креол, загибая поочередно пальцы. – Из свободных – сам Халай, его правнук Эхтант… он тоже ученик, но старше нас. Я. Теперь еще ты. Рабов… м-м-м… десять. Дядюшка Нгешти слепой, но с простой работой справляется. Его жена стряпает на кухне. Хатаба и Халфу Халай сдает внаем. Их жены стирают, убираются, ходят за покупками и делают всякую другую работу. Еще у Халая есть три наложницы-рабыни – одна уже совсем старая и две молодых. Они тоже работают по хозяйству, а если в гости приходят другие маги, Халай подкладывает им в постель своих наложниц. Еще у Халфы и его жены есть ребенок – ему три года. Он меня раздражает, – хмуро проворчал Креол. – Дети – это проклятие богов. Особенно мелкие.
Шамшуддин пересчитывал рабов одновременно с Креолом – у него тоже получилось десять. Он посмотрел на загнутые пальцы и спросил:
– Больше никого нету?
– Еще Асаггак, но он не совсем раб… да вон он как раз идет. Смотри, какое чучело.
Шамшуддин изумленно открыл рот – то, что медленно выползало из кладовки, вряд ли вообще было человеком. Закутанный в старое-престарое покрывало, расползающееся в дюжине мест, с пустыми бесцветными глазами, посеревшей кожей, лысой макушкой, сплошь покрытой уродливыми струпьями, и глубокой дырой на месте носа. Босые ступни передвигаются с удивительной неспешностью – не слишком великое пространство меж кладовкой и кухней этот урод пересекал целую минуту.
– Это что, ходячий мертвец? – предположил Шамшуддин.
– Да, – равнодушно ответил Креол. – Зомби. Раньше тоже был рабом Халая.
– А что он делает?
– Большую часть дня просто стоит в кладовке и смотрит в стену. Он – наглядное пособие. Для учеников, чтобы изучать внутренности человека.
Через несколько минут Асаггак вышел из кухни. Не с пустыми руками – он захватил каменную кадушку с помоями. Обычно кадушки, наполненные доверху, переносят вдвоем, но ходячие мертвецы удивительно сильны – их окоченевшие мышцы не ведают боли и усталости.
– Он каждый день относит помои в подвал и выливает в дренажную трубу, – пояснил Креол. – А утром приносит пустую кадушку обратно.
Шамшуддин задумчиво почесал плешивую макушку. Он посмотрел на мертвеца, еле плетущегося через двор, выпятил нижнюю губу и спросил:
– А почему только утром? Зачем оставлять пустую кадушку в подвале на ночь?
Креол открыл было рот… но тут же снова закрыл. В серых глазах отразилось недоумение. Ученик мага тоже посмотрел на Асаггака, все еще не дошедшего до лестничного пролета, и медленно ответил:
– Не знаю. Да, странно…
Ученики внимательно посмотрели друг на друга. Шамшуддин широко ухмыльнулся – на его эбеновом лице улыбка выглядела особенно белой. Креол тоже растянул губы в улыбке и предложил:
– Проследим?
– Пошли! – вскочил на ноги Шамшуддин.
Подростки осторожно прокрались по галерейке и спустились по лестнице. Там оказалось гораздо темнее, чем на улице, но все же не слишком – под потолком висит магический освещальник. Тусклый, светящий неестественным голубоватым светом, но все же худо-бедно рассеивающий мрак.