Детство Чика
Шрифт:
Чик осторожно приподнял шланг и вытянул его из бочонка. Конец шланга, побывавший в бочонке, был красным, как гусиная лапа. Все время прислушиваясь к веранде, он тщательно вытер о штаны этот конец, накинул шланг на бочонок, заткнул его втулкой, а бутылку пробкой.
После этого он взял бутылку, подошел к кровати дяди Ризы и сунул ее под матрац. Дядя Риза был в командировке, и Чик собирался сделать вид, что будет спать на его кровати. От мамы сбежать было трудней. Только Чик сунул бутылку под матрац, как в столовой скрипнула дверь и тетушка загремела у буфета
– Чик, почаевничаем? – спросила она, не видя Чика, но зная, что он здесь.
Тетушка много раз в день чаевничала и кофейничала.
– Хорошо, – сказал Чик, и ему вдруг стало ужасно весело, – сначала почаевничаем, а потом повиновничаем.
Он сам не знал, почему он так сказал. Просто ему стало ужасно весело оттого, что он так все ловко проделал.
– Я не поняла, что ты там сказал, Чик? – спросила тетушка.
Чику стало ужасно весело оттого, что он так ловко набрал вино в бутылку и так вовремя успел ее спрятать. Он подошел к бочонку с вином, несколько раз поощрительно похлопал его ладонью, а потом шлепнулся рядом на стул и запел бодрую песню:
Утро красит нежным цветомСтены древнего Кремля.Чик вовсю распелся, не хуже своего дядюшки. Ему было весело оттого, что все так хорошо получилось.
Тетушка, удивленная его пением, вошла в залу. Она еще больше удивилась, увидев его поющим рядом с бочонком.
– Чик, почему ты уселся здесь и поешь? – спросила тетушка, заподозрив, что близость бочонка как-то поощрила его петь.
Чику стало еще веселей. Он продолжал петь. Тетушка подошла и, наклонившись к бочонку, приподняла шланг. Внимательно рассмотрела его. Нет, шланг сухой.
Чик распелся вовсю. Тетушка склонилась над бочонком и стала внюхиваться во втулку, думая, что утечка винных паров могла подействовать на Чика. Нет, вроде утечки тоже не происходит.
– Не морочь голову, Чик, – сказала тетушка, словно стряхивая неприятность минутного недоумения, – пошли пить чай!
Быстрой, легкой походкой, словно продолжая стряхивать минутное недоумение, она ушла на веранду. Чик допел и пошел пить чай. За чаем он вдруг с удивлением подумал: что это на него нашло? Как это он, забыв об осторожности, запел возле бочонка? Надо же дойти до такой глупости!
Вечером он сказал маме, что останется ночевать у тетушки. После чая все уселись играть в лото. Чик не стал играть. Часов с девяти он стал клевать носом, но взрослые, увлеченные игрой, заметили это только через полчаса. Тетушка, не отрываясь от игры, предложила ему лечь на кровать дяди Ризы. Чик как бы неохотно встал и пошел. Обычно он старался ложиться вместе со взрослыми.
– Чик такой, – сказала тетушка ему вслед, – или целыми днями читает, или убегается до смерти.
Чик прошел в залу, где уже спала бабушка на своей высокой кровати, а дядя Коля, лежа, вовсю распевал свои песенки. Чик снял сандалии и, не раздеваясь, лег на кровать.
– Тюри! Тюрих! Тюри! Тюри! Тюм-пам-пам!
Вовсю распелся дядюшка, изредка прерывая свое пение и поглядывая на Чика, чтобы вовремя перехватить его попытку подбросить ему кошку, стащить брюки или еще что-нибудь в этом роде.
Чик сейчас сожалел, что иногда дразнил дядю. Теперь тот не будет выпускать его из виду. Это затрудняло выход на балкон, откуда Чик собирался спуститься к Бочо. Сначала спустить бутылку, для этой цели он запасся шпагатом, а потом спуститься самому. Если прямо пройти на балкон, то дядя рано или поздно подымет тревогу. Умственных сил его хватало на то, чтобы сообразить: вышедший на балкон должен вернуться с балкона.
Можно было туда проползти. Но если бы дядя заметил ползущего Чика, он обязательно поднял бы шум, думая, что Чик что-то затеял против него. Чтобы усыпить его бдительность, Чик не отвечал на его взгляды, когда тот, прервав пение, оглядывался, стараясь разглядеть его в полутьме. Чик не шевелился и делал вид, что заснул.
Наконец раздался осторожный свист Бочо. Чик тихо встал с кровати, сложил одеяло такими складками, чтобы казалось, что под ним находится человек, сел на пол, надел сандалии, застегнул пряжки, вытащил бутылку из-под матраца и пополз к балкону.
Пока он полз, дядюшка дважды прерывал пение и вглядывался в кровать, где должен был лежать Чик. Чик в это время замирал на полу. Дядюшка принимался петь, и Чик полз дальше, стараясь не стучать бутылкой.
Он выполз на открытый балкон, завернул так, чтобы его из зала не было видно, и выпрямился. Бочо стоял под балконом и ждал его. Чик вынул из кармана шпагат и привязал его к горлышку бутылки. Подставив под бутылку ладонь, другой рукой тряхнул ее – узел крепко держал бутылку. Оглядел улицу, убедился, что она пустая, и спустил бутылку на руки Бочо. Бочо поймал бутылку, и Чик бросил шпагат.
Чик перелез через перила балкона и вышел на карниз. Это было очень трудное место. Надо было пробираться, цепляясь за карниз и сильно нагнув голову, чтобы из окна ее не было видно. Если бы дядюшка увидел в окне какую-то голову, он поднял бы шум, думая, что это вор.
Умственных сил его хватало на то, чтобы понять – в мире есть воры. Вернее, его научили бояться воров, сам бы он не догадался. Пройдя окно, Чик выпрямился и спустился на козырек парадного входа, а оттуда легко сошел на землю.
Они быстро пошли по пыльной немощеной улице. Бочо спрятал бутылку за пазухой и снаружи придерживал ее одной рукой, как будто у него под рубашкой голубь.
Над городом стояла огромная луна. Слева от луны застенчиво мерцала одинокая звезда. Из окон, с балконов, а нередко и с крыш домов доносились то арии классических опер, то джазовая музыка. В Мухусе входили в моду приемники, и владельцы их, кто от широты души, а кто желая похвастаться, старались так установить свои приемники, чтобы как можно больше людей слушали музыку. Два-три раза, пока они шли через город, из приемников вдруг вырывался голос Гитлера, грозно проклинающий и Чика, и Бочо, и все человечество. Так казалось.